Юрий Лубченков - Семилетняя война

Румянцев, понимая, что по случаю войны его генеральский чин наведёт начальство на размышления, спокойно воспринял свой вскоре последовавший перевод в действующую армию, хотя и засомневался про себя в своих военных талантах. Но, по-видимому, это беспокоило только его. И вскоре Александр Иванович понял почему. Понял, когда более подробно узнал о предыдущей кампании той войны, шедшей уже второй год.

В этой кампании Миних взял штурмом Перекоп, захватил г. Хозлейв, разгромил столицу татар г. Бахчисарай, г. Ахмечти, но был вынужден отойти, поскольку крымцы боя принимать не желали, предпочитая совершать многочисленные конные атаки. Миних вывел из Крыма половину армии, не добившись ничего.

На следующий — 1737 — год уже при активном участии Румянцева, командира одной из трёх пехотных дивизий, русские войска штурмом взяли Очаков — сильную турецкую крепость. Александр Иванович при этом командовал правым крылом армии. Но поскольку фельдмаршал приказал взять крепость, не имея достаточных припасов, осадной артиллерии, не говоря уже о плане кампании, то армия понесла такие потери, что мало нашлось удивляющихся, когда на другой год Миних вынужден был отступить, оставив Очаков, столь щедро окроплённый кровью русских солдат, и заодно бросив всю тяжёлую артиллерию.

Лишь кампания 1739 года принесла русскому оружию победу. Сначала в июле был разбит под Славутичем 30-тысячный корпус сераскира Вели-паши. Два дня спустя сдался Хотин. В начале сентября Миних форсировал Прут и занял Яссы. Но тут скверную шутку с Россией сыграла союзница Австрия. Терпя периодические поражения от турок, она потерпела очередное и сокрушительное — при Дунае, потеряв двадцать тысяч войска, и новый главнокомандующий австрийцев Нейперг поспешил заключить е Портой сепаратный мир, отдав ей всё, что можно, и даже немножко больше. Нейперг был предан суду, но дело было уже сделано. Миних требовал продолжать войну, но страна была настолько истощена, что желающих поддержать его в правительстве не нашлось. Последовали переговоры с турками, в результате которых после всего, чем она пожертвовала, Россия добилась лишь возвращения себе Азова, да и тот подлежал — согласно договору — разрушению.

Но всё же это была какая-никакая, а победа, и праздновали её весьма пышно. 27 января перед Зимним дворцом проплывало церемониальное шествие войск. Колыхались знамёна, гремела музыка, шляпы офицеров украшали лавровые венки. Потом начали раздаваться подарки. Бирон, явно никакого отношения к войне не имеющий, получил золотой кубок с бриллиантами, с лежащим в нём указом о выдаче полумиллиона рублей. Миних и все генералы получили золотые шпаги, а Миних — ещё и пять тысяч ежегодного пенсиона. Волынский — лицо в данном случае штатское — был награждён 20-ю тысячами. Румянцев, в это время уже генерал-аншеф, получил заново подполковника Преображенского полка и чин Статгальера (правителя) Малороссии, которым он так и не воспользовался. Вскоре после празднеств он вновь был назначен на привычный ему пост посла в Стамбуле. Он едва успел проститься с сыном — Пётр приехал в начале мая — как пора было ехать. Отъезд произошёл через несколько дней — 20-го мая.

Александр Иванович, правда, успел из разговоров с сыном понять главное, хоть разговоры и были эти кратки... Пётр приехал из Берлина, куда отец отправил его ещё в прошлом году, и именно Берлин и был главной темой их собеседований...

— Ох, Артемий, правильно говорят: поделом вору и мука. Нетто я тебя не предупреждал, да и книги ты разные, поди, читал, всё-таки. А там что пишут? Помнишь? Красть — там пишут — нехорошо, грешно! А ты нарушил заповедь-то, Артемий, нарушил. И за это — гордись! — накажу я тебя своеручно. Ибо надеюсь я выбить из тебя дурное и вложить хорошее! — С этими словами царь Пётр поднял свою суковатую дубину, и она исправно заходила по покорно склонившимся дрожащим плечам корыстолюбца...

Кабинет-министр Артемий Петрович Волынский уж который раз за последнее время жалобно застонал и вскинулся на кровати, окончательно и сразу проснувшись. Весь в холодном поту. Один и тот же сон преследовал его из ночи в ночь. “Быть беде, — как-то тоскливо-обреченно подумал Волынский, поняв, что уже не уснуть, и решивший лучше от греха почитать. — Не к добру сие, чтобы этакое видеть не единожды”. Когда-то такое, действительно, с ним произошло, но было это так давно, а помнить об этом так не хотелось, что Артемий Петрович как-то последние годы совсем и не вспоминал, даже мысленно, данный казус. “Может из-за Тредиаковского? — подумалось мимолётно. — Да нет, вряд ли, — успокоил себя. — А дубинка-то у власти тяжёлая”, — как-то некстати вспомнил он сонные свои муки и, чтобы окончательно изгнать смятение полусонных мыслей, позвонил в колокольчик. На пороге бесшумно возник лакей.

— Свечей и квасу, — бросил Волынский и, через несколько секунд получив искомое, уселся поудобнее, открыл книгу и погрузился в яркий, беспечальный, всегда удачливый мир рыцарских похождений. Но мысли постоянно отвлекали от удачливого книжного персонажа, который в конце концов сквозь все тернии прорывался к звёздам, к такому же пока удачливому герою в жизни — самому Артемию Петровичу. Удачливость закономерно порождала вопрос: до каких пор? До каких пор фортуна будет опекать своего блудного сына, постоянно рубящего сук, на котором сидит, а ныне замахнувшегося на самое святое, что нынче есть в России — на самого Бирона. Отсюда и тоска, и мрачность, и дурные сны. И даже трудно это было назвать игрой. Он жил этим. Жил полноценно, может быть, впервые за всю свою бурную и пёструю карьеру, сознательно рискуя всем во имя высоких целей, обычно в его повседневной борьбе под солнцем — как, впрочем, и для подавляющего большинства людей — не особенно и нужных-то. А было в этих повседневных схватках многое...

По своей первой супруге — Анне Нарышкиной — Волынский приходился роднёй Петру I. Проучив своего проворовавшегося родственника, Пётр направил его сначала послом в Стамбул, а потом назначил командовать войсками, отправляющимися в поход на Персию. И там, и там, неожиданно для всех знавших его, он блестяще справился со всеми заданиями. Не удивлялся один лишь царь, уже неплохо изучивший Волынского и увидевший в нём талантливого к делам человека. Потом было губернаторство в Астрахани и Казани. В 1730 году — он автор одного из многих конституционных проектов. Анна после своего воцарения всех этих прожектёров не жаловала, и быть бы Волынскому опять биту — и на этот раз гораздо серьёзнее — но он благодаря своим родственным связям с одним из новых любимцев императрицы Салтыковым, сыгравшим важную роль в её возведении на престол, сумел увильнуть от этого. И зная о любви Бирона к лошадям, — о нём говорили, что о лошадях судит как человек, а о людях — как лошадь, — Артемий Петрович пристроился в конюшенное ведомство, дабы быть поближе к животворному вниманию — благоволению фаворита.