Мэриан Палмер - Война Алой и Белой розы

— Ну что за ерунда. — Рассеянно приняв у слуги вожжи, Филипп ещё раз пристально взглянул на опечаленное лицо юноши. — Что поделаешь, но Ланкастерам пришёл конец. И вам же самому будет лучше, если вы примиритесь с этой неизбежностью.

— А про Генриха Тюдора вы забыли? — негромко спросил Феррес, уже садясь на лошадь.

Филипп улыбнулся:

— Да о чём вы, молодой человек! Незаконнорождённый Плантагенет и незаконнорождённый Тюдор. Забудьте! — И он отступил на шаг.

Подчиняясь всаднику, лошадь Ферреса, до того приплясывавшая на месте, круто повернулась. У ворот постоялого двора всадник обернулся и вскинул руку. Филипп и его спутники приветливо помахали вслед Ферресу, и он исчез из вида.

Дорога из Глостера в Тьюксбери, если ехать спокойно, займёт, подсчитал Филипп, примерно полдня, направление известно, так что проводник не нужен. Солнце пекло всё сильнее, часов в десять они сделали небольшой привал, подкрепились хлебом, сыром и элем. Прошёл, поигрывая кнутом, пастух: впереди него медленно двигалось стадо чёрных овец. Поднявшись на вершину холма, он помахал на прощанье незнакомым путникам. Вскоре мимо проскакал всадник, одетый в голубое и малиновое. Фрэнсис хотел было остановить его и разузнать, что нового, но тот и головы не поднял — так торопился куда-то, из-под копыт его лошади летели комья грязи.

После полудня путники въехали в Тьюксбери. За городской стеной всё ещё виднелись лагерные палатки, на некоторых домах белели сделанные мелом пометки, указывающие, где остановились офицеры. По улицам лениво бродили, сливаясь с местной толпой, лучники и стрелки из алебард [86] Алебарда (фр.) — холодное оружие, длинное копьё с насаженным боевым топором или секирой. Была на вооружении пехоты в XIV–XVI вв. как парадное оружие — до XVIII в. . Чем ближе к центру города, тем больше становилось народу, поэтому Филипп и Фрэнсис, передав поводья Трейнору, слезли с лошадей и пошли пешком. Вскоре они оказались на рыночной площади.

Именно отсюда, как стало ясно, медленно растекалась по улочкам толпа, хотя и здесь народу было немало: простые обыватели, владельцы трактиров, солдаты — кого тут только не было. Всё о чём-то оживлённо разговаривали. В центре площади стояла сколоченная на скорую руку плаха. Рядом с ней находились два помощника палача. Они оттаскивали обезглавленное тело последней жертвы. В сельской телеге, стоящей поодаль, были беспорядочно навалены тела и головы десятка казнённых. Одна голова возвышалась над остальными, словно это была куча капустных кочанов. Филипп отвёл глаза. Герцога Сомерсета среди казнённых он не обнаружил. Фрэнсис, бросив на телегу беглый взгляд, тоже отвернулся. Но так болезненно на это реагировали далеко не все: группа ремесленников, стоявшая неподалёку, рассуждала о том, что интересно было бы теперь соединить тела с головами.

Чтобы пересечь площадь, Филиппу и Фрэнсису надо было пройти рядом с телегой. Толпа двигалась медленно. Идущий впереди мясник объяснял соседу: «После конца сражения Сомерсет со своими приближёнными поскакал в Тьюксберийское аббатство, но король, сразу же помиловавший укрывшихся там простых солдат, к ланкастерским главарям остался непримирим. В течение десяти лет они смущали народ, подбивая на бунт и нарушая мир в королевстве. Эдуард долго был милосерден, но всякому терпению приходит конец: хватит. Суд над мятежниками вершили герцог Глостер и королевский конюший граф Норфолк».

Филипп слушал вполуха. Он понял теперь, что в основном привлекало внимание собравшейся публики: к зданию напротив, где все окна были забраны ставнями, медленно подъезжала закрытая карета. По обе стороны её ехали всадники с копьями наперевес. Вот карета остановилась — толпа подалась вперёд. Офицер соскочил с лошади, открыл дверцу, и в проёме показалась закутанная женская фигура. Офицер небрежно протянул руку: поколебавшись, женщина отбросила вуаль и ступила на землю.

Много лет назад, когда Маргарита Анжуйская, ещё девочкой, приехала в Англию, чтобы стать женой Генриха Ланкастера, менестрели слагали гимны в честь её необыкновенной красоты. Интересно, думал, глядя на неё, Филипп, помнит ли хоть кто-нибудь эти гимны сейчас. На какое-то мгновение она остановилась, обводя прищуренными глазами толпу зевак: в конце концов взгляд её остановился на возвышающейся в отдалении колокольне аббатской церкви. Казалось, она упирается прямо в небо. До Филиппа снова долетел голос мясника: «Говорят, Эдуард разрешил похоронить принца Ланкастера прямо здесь». Подобие судороги прошло по лицу Маргариты. Она опустила вуаль и поспешила войти в дом.

Разочарованная толпа начала расходиться. Филипп осмотрелся по сторонам, пытаясь сообразить, где же может быть Ричард: ему показалось, что где-то в дальнем углу площади мелькнуло лицо Роберта Перси. Филипп двинулся было в том направлении, но Фрэнсис схватил его за локоть. Филипп обернулся: Фрэнсис не отрываясь смотрел на голову в телеге палача. Отсюда она уже не напоминала капустный кочан: в волосах была видна засохшая кровь, глаза — слепо устремлены вверх, к солнцу.

— О Боже мой, — выдохнул Фрэнсис. — Ведь это же дядя моей жены, лорд Тэлбот.

Двое всадников остановились на лесистой вершине холма, под ними был замок Тэлбота. Рядом с ним расстилались поля, там и сям виднелись разнообразные постройки. Весенний день подходил к концу, приближались сумерки. Кое-где овцы продолжали лениво щипать траву, щебетали, устраиваясь на ночлег, поздние птахи.

Фрэнсис глядел вниз, не говоря ни слова и рассеянно поглаживая гриву коня. Он выглядел растерянным и убитым. Всю первую половину дня Фрэнсис думал лишь об одном: как бы быстрее добраться до места и первым, пока другие не успели, сказать Анне, что её дядя мёртв, но сейчас, когда Тьюксбери остался далеко позади, у него словно гири на ногах повисли. Он ощущал себя чужим и ненужным — словно праздный гуляка в доме, где поселилось горе.

Интересно, размышлял Филипп, знал ли Глостер, что так будет, когда разрешил им уехать из Тьюксбери. В Лондон, по словам Ричарда, он вернётся не сразу, а пока, вместо того чтобы болтаться без дела рядом с ним, Филипп может помочь Фрэнсису уладить свои дела. Филипп хотел было отказаться — ну как же так, он столь многим обязан милорду герцогу, тот всегда так добр, вот и теперь отпускает, но Глостер холодно прервал этот бессвязный поток благодарностей. Ни сейчас, ни в Лондоне Филипп ему не нужен, а Фрэнсису будет с ним лучше. Разговор был коротким, и Филипп вспомнил о нём только несколько часов спустя.

В воздухе пряно пахло клевером, лёгкий ветерок приятно ласкал их лица. Фрэнсис тронул коня, они стали спускаться.