Эптон Синклер - Агент президента

— Я заинтересован в том, что вы говорили мне об этой женщине, герр Бэдд, но я должен помнить, что я глава государства, и то, что я делаю, является примером, которому следуют миллионы. Я, ни в коем случае, не могу дать повод говорить, что я проявляю даже поверхностный интерес к духам.

— От меня не будет никакой утечки, Exzellenz , и я предполагаю, что вы можете контролировать своё собственное окружение.

— Вы предполагаете, что у меня есть власть, которая недостижима для любого публичного человека. Все, что происходит в моем доме, становится достоянием всей Германии через несколько дней.

— Позвольте мне сделать предложение. Недавно у меня был сеанс с Прёфеником, который говорил мне, что он знает вас.

— Я не видел его много лет, но я имел с ним дело в старые времена. Он был другом Хануссена, и они иногда вместе выступали.

— Он отметил, что герр Гесс видит его часто.

— Да, Руди никогда не успокоится, пока какой-нибудь астролог не одобрит то, что он делает. Ему всегда удается найти одобрение, если он позволяет им знать то, что он хочет.

— Мне кажется, что герр Гесс может пригласить мадам Зыжински. Предположительно он сделает это, что если бы вы его попросили.

— Руди моё второе я, он мой заместитель.

— Ну тогда, мадам может приехать в Берхтесгаден в качестве его гостя, и вы могли бы дать понять, что у вас нет никакого интереса к ней. Если она будет в доме, и вы захотели бы ее видеть, что, безусловно, это может быть организовано без привлечения внимания.

"Jawohl", — сказал фюрер. — "Привезите ее с собой. Видите, как это. Я вам представлялся своевольным человеком, делающим все, что ему угодно, но в действительности я раб моего немецкого народа, и я не хозяин даже в моем собственном доме".

"Вы принадлежите истории, герр рейхсканцлер", — сказал американский почитатель.

Ланни сел на поезд в Париж, где у него был собственный автомобиль и его друзья. Золтан только что вернулся из Нью-Йорка, полон новостями о тамошних художественных выставках. Они говорили на профессиональные темы совершенно открыто, и у них не было никаких секретов друг от друга, за исключением того, что Ланни не мог назвать важного человека в Берлине, для которого он только что приобрел пару работ Дефреггера по совету Золтана. Золтан мог предположить, что это был Геринг, и это никому не могло причинить вреда. В его хитрой голове должно было возникнуть предположение, что внук владельца Оружейных заводов Бэдд не изменил свои социалистические убеждения, но маскирует их для какой-то важной для себя цели. Единственно, чем мог Золтан выдать свои мысли, это слегка улыбнуться, изгибая свои чувствительные губы под усами, которые были когда-то светло-коричневого цвета, но теперь поседели.

В почте, ожидавшей Ланни, было письмо от его отца, говорившее, что он совершил выгодную сделку с бароном Шнейдером, и что она поможет ему пережить по-настоящему отчаянные времена. Так что сыновний долг Ланни будет в том, чтобы пообедать с бароном.

Он позвонил в особняк в Париже. Когда он упомянул о том, что он разговаривал с Гитлером и Шушнигом, оружейный король захотел услышать каждое произнесённое ими слово, и не было никаких причин, почему он не мог это услышать. Он был особенно доволен тем, что говорил Гитлер в отношении России. Это удовольствие длилось только половину обеда, а потом он начал задаваться вопросом, можно ли этому верить, и что Ланни думает по этому вопросу? Ланни ответил: "Я бы сказал, вы можете верить в это так долго, пока это будет в интересах Гитлера". Это, конечно, соответствовало морали великого человека.

В ответ на откровенность Ланни барон ввел его в курс французских дел, которые находились в смятении. Кабинет Шотана был вынужден уйти, а Блюм пытался сформировать "Национальное правительство". Шнейдер сказал, что он был против. Он хотел единства во Франции, но не под эгидой социалистов, и против получения престижа этой опасной партией. Поэтому теперь был еще один кабинет Шотана, на этот раз без социалистов. Барон назвал это единством, игнорируя тот факт, что французские рабочие были полностью не представлены, и были готовы сделать все возможное, чтобы саботировать другое правительство двухсот семей . Франк усох опять и стоил сейчас тридцать за доллар, и Шнейдер объяснил, что это дело рук британца Монтегю Нормана. Премьер Шотан просил специальных финансовых полномочий, но социалисты возражали против этого. Такова была la patrie , разорванная пополам гражданской войной на виду у внешнего врага.

Ничего не было сделано, чтобы наказать заговорщиков Кагуляров, за исключением того, что они все еще были в заключении. Крайняя правая пресса приветствовала их как мучеников, были проведены массовые митинги в их защиту, и Ланни унёс с собой, как сувенир, листовку гласившую: "Свободу де-Брюинам". Он задался вопросом, кто заплатил типографии, Шнейдер, или сам Дени, или, возможно, граф Герценберг, или Курт Мейснер? Ланни все еще не чувствовал, что ему стоит посещать заключенных, но он поехал в замок, чтобы повидать Аннет.

Это прекрасная молодая леди жила в доме, который для Ланни был освящен присутствием Мари. Она не очень много понимала в политике, и у неё была только одна мысль, чтобы освободить своих близких. Для нее арест был надругательством, совершённым страшными красными, которые контролируют ее любимую Францию. Она ходила к каждому из мучеников два раза в неделю, они были заключены в разных местах. Остаток своего времени она проводила, звоня по телефону, направляя письма, и призывая министров и влиятельных персон помочь ей. Она всегда будет вежлива с Ланни, но он был уверен, что в глубине души она никогда не простит ему. Потому что он занимался своими собственными делами, вместо того, чтобы бросив все, попытаться помочь своим друзьям, с которым он был так тесно связан. Все, что он мог сказать: "У меня есть гарантии того, что их никогда не привлекут к суду". Кроме того: "Я иностранец, Аннет, а когда иностранец пытается сделать что-нибудь во французской политике, то это всегда работает в обратном направлении".

Последнее обязательство Труди-призраку. Ланни получил сто банкнот номиналом в тысячу франков из своего банка. Так как все они были новые и с серийными номерами подряд, он провел большую часть двух дней, конвертируя их в мелкие купюры, в основном покупая недорогие подарки для своей семьи и друзей в Англии и Америке. Он напечатал на машинке и отправил неподписанную записку бывшему кларнетисту, назначив свидание на темной улице с инструкцией носить красную гвоздику и быть готовым назвать имена двух общих друзей. С пачкой купюр, завернутых в кусок газеты, как если бы это был фунт или два недавно купленного сыра, Ланни отправился в назначенный час, интересуясь, как обычно, встретится ли он с подпольем или гестапо.