Эптон Синклер - Агент президента

Внутри этого почтенного замка были все удобства, и он полностью защищал от зимнего холода. Но из дымоходов слышались яростные завывания ветра и дребезжали окна. И также было известно, что надвигались политические бури, и никакое количество английской вежливости и самообладания не могло сдержать осознание недовольства народа. Были массовые митинги в Альберт-Холле, и огромные толпы на Трафальгарской площади, несмотря на плохую погоду. Толпы протестовали против убийства правительства испанского народа, а британская свобода слова и печати была использована для создания и распространения листовок, брошюр и книг, осуждающих фашистов и предупреждающих о войнах, которые они готовили. Небольшая правящая группа, которая контролировала государственную политику, была опозорена и названа "Кливлендской кликой" по имени очень элегантного загородного дома Асторов. Конечно, эти люди энергично отрицали, что они осуществляют любую такую власть, и даже, что есть такая группа. Рик в одной из своих едких статей написал: "Они отрицают существование Кливлендской клики, но могут ли они отрицать существование Кливлендского типа?"

Ирма не раз упоминала об этой полемики в присутствии своего бывшего мужа, и Ланни задавался вопросом: не раздражает ли её, что Нэнси получила долю общественного внимания больше, чем она? Он не забыл, что Ирма было несколько лет завсегдатаем модных клубов, как до, так и после их вступления в брак. И не была бы она тайно рада, если бы красная и розовая пресса осуждала "Уикторпскую клику"? Нэнси имела преимущество, потому что ее муж был пресс-лордом, и она сама являлась членом парламента, в то время как муж Ирмы был чиновником в министерстве иностранных дел, и должен был сохранить атмосферу отчужденности и беспристрастности в своем доме. Такого тона придерживалась и Ирма. Она говорила о своей сопернице в слегка покровительственной манере.

Ланни приехал в Плёс , и, наконец, смог расслабиться! Снять все накопленное напряжение самых богатых событиями недель в истории, как мира, так и Ланни Бэдда. Он может рассказать здесь, как Ади наорал на Шушнига, и даже имитировать звуки, которые вызовут у Рика и Нины взрыв смеха. Здесь не надо ничего делать специально, чтобы немецкие звуки вызывали смех у английских ушей. Он может рассказать о новом Магомете, и о том, что делал Ислам с неверными, и что будет делать по-прежнему, если ему позволят. Он мог бы даже рассказать о страшной исповеди Магды Геббельс, и о дегенеративных привычках нацистов, о которых он узнал.

Кроме того, он мог излить душу о Труди. Ему не удалось получить информацию, которую искал, но он верил, что был близок к этому. "Я буду очень удивлен, если профессор Прёфеник не использует все подсказки, которые я ему дал", — сказал он.

"Я надеюсь, что вы всё обязательно узнаете!" — воскликнула Нина. — "Это так жестоко, жить в состоянии неопределенности".

— Сама Труди жила так в течение четырех или более лет. Тысячи других все еще так живут и будет жить до конца своей жизни".

"Я знаю", — сказала женщина; — "Но есть большая разница, когда вы знаете людей". Как женщине, ей хотелось знать, что происходит в душе мужчин, и добавила: "Скажите мне, как вы это выдерживаете, Ланни".

— Ну, вы научитесь выдерживать, когда это станет необходимо. В моем случае это не так трудно, потому что я делаю работу Труди, и у меня есть ощущение, что она всегда со мной. Я точно знаю, что она скажет на то, что происходит, и когда я даю деньги на дело, я чувствую ее удовлетворение.

Нина знала, что это не так. И она больше не будет докучать вопросами, чтобы не бередить рану, которую он хотел заживить. Как тело сопротивляется посторонним предметам, попавшим под кожу, так и душа сопротивляется страданиям. Так думала эта добрая женщина, и Ланни, старый друг, понимал смысл ее молчания.

"Нашу совместную жизнь трудно понять", — сказал он ей. — "Немногие возлюбленные когда-либо были настолько холодны. Труди была полностью поглощена своим делом, что, казалось, как будто у нее не было никакой жизни вне этого дела. Я видел, как она тихо сидит, и знал, что ее мысли были о товарищах в концентрационных лагерях, или о тех, кто рисковал своей жизнью, распространяя нашу литературу. Я попытался развлечь ее, и иногда добивался успеха, но не часто. Всегда возникали новые проблемы, и это постоянно давило на неё".

— Это же бесчеловечно жить так, Ланни!

— Конечно, это бесчеловечно. Но таковы нацисты, и мы должны бороться с ними так же.

— Что это будет означать в будущем?

— Пусть проблемы будущего решает само будущее. Дело в том, что теперь, когда мы в состоянии войны, мы должны чувствовать по-военному и жертвовать по-военному. Нацистов можно победить только людям, таким же безжалостным, как они, и даже больше. У нас должно быть много антинацистских фанатиков, и некоторые из них будут женщины, которые думают больше о спасении своих товарищей, чем о том, чтобы их мужья были счастливы. Разве это не так, Рик?

— Так!

"Я ещё твёрдо не решил, верю ли я в бессмертие", — сказал Ланни, — "но я знаю, что дух Труди живет во мне, я думаю о ней все время. Я полагаю, что это то, что религиозные люди называют 'общением'. Когда мне удаётся сделать что-то против нацистов, я слышу, как она говорит: 'Хорошо! ' И всегда: 'А что дальше?' Нацистский террор продолжается, и наше сопротивление не может ослабевать. Я полагаю, что я тоже стал одним из фанатиков".

Нина хотела воскликнуть: "О, нет", но она боялась, что это будет невежливо. Вместо этого она спросила: "Предположим, вы узнаете, что они убили ее. Будете вы в трауре по ней, или вы найдете другую любовь?"

— Прекрасный шанс, если я смогу сделать женщину счастливой, или открыть для себя ту, кто будет жить моей жизнью! Ланни улыбнулся, он редко говорил долго, не находя повода для улыбки. — "Вы когда-нибудь читали Песню изгоя Вальтера Скотта?" Он процитировал:

"О дева! друг недобрый я! Глухих пустынь жилец;

Безвестна будет жизнь моя, Безвестен мой конец!" [76] Перевод К. Павловой. Датируется 1813 годом.

Ланни телеграфировал Рудольфу Гессу, спрашивая, насколько ему будет удобна встреча с Прёфеником. Ответ пришел быстро, назначив встречу через два дня с этой даты. Так агент на автомобиле добрался до канала и еще раз пересёк его в штормовую погоду в начале марта. Он прибыл в Кале, город, чье имя напоминало ему трагедию семьи Робинов. Метель не по сезону не позволила ему воспользоваться автомобилем. Он оставил свою машину на хранение и сел на поезд, чтобы не пропустить назначенную встречу.

Он был приглашен быть гостем заместителя, но подумал, что тактичнее поселиться в Адлоне, а не путаться под ногами. Он знал из газет, что они оба, Ади и его самый верный сторонник, были поглощены тем, что практически было войной с Австрией, которая велась внутри этой несчастной страны Зейс-Инквартом и другими нацистами, введенными в правительство. Её, возможно, можно было считать комедийной войной, если бы она не имела такого мрачного смысла для будущего. Австрийский министр внутренних дел и общественной безопасности предоставил нацистам Штирии право носить свастику и кричать "Хайль Гитлер!" А затем Кабинет, членом которого он был, приказ отменил. Тогда министр отправился в Грац и устроил смотр пятнадцати тысячам нацистов, многим из них в военной форме. Все они отдавали нацистское приветствие. Это был незаконный парад. Никто не сомневался, что это значит.