Эптон Синклер - Агент президента

— Ja, ja, mein Herr.

— Хорошо, тогда продолжайте ходить. Не позволяйте никому узнать, что вы пили. Не говорите ничего обо мне, или тогда они всё узнают от вас. Вы понимаете?"

Бедный Макс начал нетвёрдой походкой, поддерживаемый американцем. Ja, ja , он все понял и был в ужасе; — ach leider, and Herrgott, and bitte um Verzeihung, Herr ! А потом — Oh weh, oh weh , что означало горе и bitte sehr , что означало пожалуйста. Всё, о чём мог думать напуганный бедный пожилой слуга. "Согрешил: невоздержанием душевных и телесных чувств; нечистотою душевною и телесною", — так звучит исповедь в молитослове, а этот жалкий житель Померании произнёс всё это на своем родном языке. Ланни толкал его вперёд и ловил его, когда тот спотыкался, и продолжал говорить: "Vorwärts, marsch, machen Sie sich auf die Socken! Продолжайте двигаться и не присаживайтесь, тогда опять заснёте, и вас найдут пьяным".

"Ja, ja, mein Herr! Danke schön, mein Herr!" — И так далее. Ланни знал, что еще была пара часов до рассвета в середине ноября, а если человек будет достаточно напуган и будет держаться на ногах, то сможет отойти от своего загула и добраться до своей постели, не привлекая внимания. Ланни прошёл с ним весь путь вокруг шато, а затем не осмелился остаться с ним больше. Он выдал окончательный набор запретов и получил окончательный набор обещаний, а затем подошел к лоджии, тщательно вытер ноги и вошел в окно библиотеки. Внутри он тщательно закрыл окно, и закрепил все болты. Он посветил фонариком и убедился, что всё кругом было в порядке, а затем спокойно пошел к лестнице. Там никого не было, насколько он мог видеть. Он тихо прокрался вверх по лестнице и пошел по коридору к своей комнате. Он не преминул запомнить, какой была его собственная дверь. Он повернул ручку, бесшумно вошёл, закрыл дверь и запер ее. А затем подошел к кровати, упал на неё и стал тихо плакать про себя, отчасти из-за Труди, и частично от страшного напряжения, в котором он находился не в течение трех часов, не в течение трех дней, а в течение трех долгих месяцев своей жизни.

Ланни не спал вообще. Он лежал на кровати и вспоминал свои ночные дела, стараясь обнаружить недостатки в том идеальном преступлении. Он поискал на своём пальто капли крови, которые было бы трудно объяснить. Он нашел их несколько на рукавах, но они были маленькими, и он вытер их влажным платком. К счастью, на твиде пятна не заметны. Он тщательно вымыл руки, не забывая при этом свои ногти. Он оттёр и отполировал подошвы своей обуви, и увидел, что на них ничего не осталось. Он повесил свою шляпу над лампой для чтения с включенным светом, чтобы быстро её высушить. Он побрился и надел чистую рубашку, а когда спустился к завтраку, то выглядел в достаточно хорошей форме и спокойным. Было ли у из нацистов что-нибудь на уме? Если да, то они были такими же хорошими актерами, как Ланни. Пришли утренние газеты из Парижа, и все жадно смотрели в них, а потом говорили о том, что там увидели. Аресты продолжались, и l'affaire Cagoulard занимала внимание всей Франции. L'Action française , которая поддерживала дело этих смелых отважных героев, обвиняла в броских заголовках сторонников Огненных крестов в предательстве и что рейд правительства был вызван вендеттой ревности со стороны этих сторонников. Это была междоусобица между Леоном Доде и герцогом Поццо ди Барго, с одной стороны, и полковником де ля Роком, с другой стороны, и нацисты за завтраком согласились, что это было убедительным доказательством невозможности иметь дело с французами, таких женственно неустойчивых, настолько отравленных вирусом индивидуализма и демократии.

Ланни со всем соглашался. И после того, как он выпил кофе и съел тосты, он почувствовал себя лучше. Он попросил одну из газет и уселся в библиотеке, чтобы прочитать её. Между прочим, он хорошо оглядел третье окно с северо-западного угла и убедился, что ковер был не слишком грязным, и что длинные бархатные шторы висели должным образом. Закончив читать, он разыскал Эдуарда фон Рата в офисе и сказал: "Герр фон Рат, я прочитал новости, обдумал их и пришёл к выводу, что это очередная буря в стакане воды, на которые я нагляделся в этой нестабильной стране. Я больше не чувствую, что я в серьезной опасности, пока буду заниматься своим картинным бизнесом и держаться подальше от тех, у кого возникли проблемы с полицией".

— Ich verstehe, Herr Budd. Было очень приятно быть в вашей компании.

— Я знаю, что Его Высокородие был встревожен моим присутствием здесь, и причины его тревоги понятны и заслуживают уважения. Не будете ли вы так добры, передать ему моё почтение и уведомить о моём решении?

— Selbstverständlich, Herr Budd.

— Я знаю, что правила приличия требует от меня поблагодарить его лично за его гостеприимство, но при этих своеобразных обстоятельствах было бы неразумно для меня даже навестить его, позвонить по телефону или написать ему.

— Ja, ja, das wird er einsehen.

— Если он позвонит, вы можете сказать ему, что гость ушел, не называя моего имени, и когда вы увидите его, передайте ему мою глубокую и искреннюю благодарность за его любезность.

— С удовольствием, герр Бэдд.

— Не говорите никому, что я был здесь, и будьте уверенны, что я буду не менее осторожным.

— Ваша осторожность заслуживает восхищения, герр Бэдд, и все мы наслаждались вашей компанией.

— Будьте так добры, передать мой Lebewohl остальной части вашего персонала, так как я не хочу отрывать их от работы. Хайль Гитлер!

— Хайль Гитлер.

Бойся гостя стоячего! Ланни зашёл в свою комнату и сложил свои немногочисленные пожитки в сумку. Его автомобиль был доставлен в крытый подъезд к дверям, место, которого никогда не забудешь. Он уехал, чтобы никогда больше не возвращаться, так он надеялся. По крайней мере, пока шато снова не станет французским, а он смог бы взяться за распродажу нескольких достаточно хороших картин.

Конспиратор настолько вообразил себя Кагуляром, что из предосторожности в отель к Хофману не поехал, а позвонил ему в гостиницу. Слесарь встретил его на улице, и, убедившись, что за ними не следят, они взяли такси до отеля Монка. Там они устроили то, что называется мужским трёпом! Три ветерана войны. И весь мир знает, как старые солдаты любят переживать свои битвы снова. Они хотели узнать все детали приключений Ланни: как он сумел заставить графа Герценберга принять его, кого он встретил в шато, как вели себя собаки и сторож. Все эти вопросы были предметом тревожных догадок, а теперь, услышать истинную историю было, как побывать за кулисами истории.

Они не добились своей цели, но сделали все возможное, и Ланни поспешил заверить их, что он это понял. Задача, которую он поставил, лежала за пределами его возможностей. Хофман и Монк были убеждены в этом с самого начала и говорили ему об этом. Они не видели никакой надежды для художницы, но, как практичные люди, они не могли вести себя иначе. Слесарь может проникнуть во французское шато, но не в цитадель нацизма. Так и Монк, он же капитан Герцог, он же гауптман Брантинг, сказал, что у него была рота жестких бойцов, ожидавших его в красных холмах Арагона, и это было то место, где можно было бы спасти Труди Шульц.