Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Большая чистка

Секундная стрелка еще не описала круг, как Матов поднялся во весь рост и пошел вперед, на ходу вынимая из кобуры пистолет. Рядом с ним Володько, чуть сзади сержант Ячменный. Он знал, на них смотрит весь батальон, и вел себя так, точно собрался на прогулку: мол, дело обычное, чего тут бояться!

Пройдя метров двадцать, Матов посмотрел на часы: восемь десять, оглянулся, махнул рукой. Дружно поднялись цепи красноармейцев и кинулись вперед, к разрывам снарядов, отплясывающих свой дьявольский танец на развороченной земле. У кольев с колючей проволокой залегли. У кого были ножницы, резали проволоку, расчищая проходы. Иные рубили ее саперными лопатками, сбивали прикладами винтовок. Гранатометчики, извиваясь ужами, проползли вперед еще метров на тридцать — сорок, практически — на бросок гранаты, но почти под свои снаряды и мины. Матов не стал останавливать их, понимая, что это — порыв, состояние души, когда никакие слова не властны.

Со стороны японских окопов не раздалось ни одного выстрела.

Последние наши снаряды разорвались на целую минуту с четвертью раньше оговоренного с майором Лиховидовым времени. Предположить, что у артиллеристов часы спешат, не было оснований. Скорее всего, решили перестраховаться. Несколько секунд Матов медлил, затем вскочил на ноги, крикнул срывающимся от напряжения голосом:

— Вперед! За Родину! Ура!

— Ура-а-ааа! — покатилось слева и справа, вскочили гранатометчики, метнули в окопы гранаты, зашлись длинными очередями ручные и станковые пулеметы.

Матов, прыгая через мотки проволоки, оказался перед окопами наравне с гранатометчиками, увидел вылезающих из норы японских солдат, выстрелил из пистолета, но задерживаться не стал, побежал дальше, в груди у него пело и ликовало какое-то почти мальчишеское безрассудное легкомыслие. Оно несло его вверх и вверх по склону сопки, он куда-то и в кого-то стрелял, забыв, что он не рядовой боец, а комбат, что у него за спиной не менее трехсот человек, за жизнь которых он отвечает своей головой и честью командира Красной армии.

Вот и вершина сопки. Подумалось: хорошо бы знамя, но знамени не было, его не предусмотрели, а может быть, и не посчитали нужным водружать на сопке сопредельной стороны.

— Командир! — отчаянно вскрикнул за спиной сержант Ячменный.

Матов оглянулся: на него бежали два японца с винтовками наперевес, выставив вперед длинные ножевые штыки. Матов вскину пистолет, но выстрела не последовало: он, скорее всего, расстрелял все патроны. Оглянулся на сержанта: тот стоял на коленях и зажимал рукой бок. Между пальцами текла кровь. Рядом валялся карабин. В двух десятках метров от них наши красноармейцы сцепились с японскими солдатами врукопашную. К ним бежал, но как-то боком, припадая на одну ногу, старший политрук Володько, на ходу передергивая затвор винтовки. Лицо его было искажено страданием, по щеке текла кровь.

Все это Матов схватил взглядом за доли секунды. Он резко крутанулся на месте, швырнул в одного из набегавших японцев свой бесполезный пистолет и, кажется, попал ему в грудь, в один прыжок очутился рядом с Ячменным, подхватил карабин, повернулся лицом к японцам, но не успел сделать и двух шагов, как ближайший японец вдруг споткнулся и, роняя свою винтовку, сунулся носом в землю. В то же мгновение что-то толкнула Матова в грудь, он удивленно остановился и огляделся: рядом никого не было, второй японец дергался в трех шагах от него, сраженный чьей-то пулей.

«Ну вот, довоевался», — с изумлением подумал Матов и почувствовал, как земля уходит у него из-под ног.

Матов очнулся на носилках: носилки, передавая из рук в руки, переправляли через завалы красноармейцы его батальона. Они сдержанно покрикивали друг на друга, словно боясь разбудить спящего, кто-то требовал, чтобы носилки подняли повыше, кто-то настойчиво уговаривал:

— Да не трясите вы, не трясите! Не картошку несете, черти рязанские!

Матов открыл глаза: над ним дергалось и плыло куда-то синее-пресинее небо. Таким оно бывает в Беломорье по глубокой осени, перед тем как солнце окончательно скроется за горизонт и наступит полярная ночь.

Кто-то склонился над ним. Матов спросил, не узнавая своего голоса:

— Что высота? Взяли?

— Взяли, товарищ капитан! Взяли, черт ее дери! — радостно ответило лицо. — Япошек побили — страсть! И в плен побрали тоже… А вас перевязали, сейчас переправим через завалы, а там машина вас ждет: командир полка распорядился. И в госпиталь. Ничего, товарищ капитан, поправитесь: рана не шибко опасная. Пуля навылет прошла. Японский офицер стрелял из револьвера. Мы его, офицера этого, на штыки подняли.

— А сержант Ячменный?

— Помер, товарищ капитан. Стали перевязывать, а он уж помер. Внутренности ему разрывной пулей разворотило. Не повезло товарищу сержанту.

— А Володько, замполит?

— Тожеть ранетый. Сзади несут, товарищ капитан.

Перед завалами носилки с Матовым встретил майор Лиховидов.

— Ну как, академик? Живем? Молодец, хорошо провел атаку. Поправляйся. Жаль, мало вместе послужили. Кончишь академию, приходи ко мне: полк дам. Я к тому времени, бог даст, дивизией командовать буду… — И засмеялся, довольный.

Через несколько дней Матова перевели из полевого госпиталя в госпиталь во Владивостоке. Раненые здесь лежали везде, даже в коридорах. Все — из района боев у озера Хасан.

Однажды в палату для выздоравливающих командиров ввалился майор Лиховидов, принес яблок, красной икры, бутылку водки. Водку разливал втихаря, чтобы не застукали. После второй стопки признался:

— А меня чуть под трибунал не упекли…

Матов замер с открытым ртом, уставился на комполка.

— Пронесло, — самодовольно ухмыльнулся Лиховидов. — На парткомиссии разбирали, дали строгоча с занесением. Комдив Лукин выручил. И знаешь за что?

— Понятия не имею, — признался Матов, хотя догадка уже зрела в его голове.

— За твою атаку под огнем нашей артиллерии.

— Почему под огнем? Под прикрытием огня.

— Это ты да я так считаем, а кто-то накатал на меня телегу: кинул, мол, батальоны под огонь собственной артиллерии. Я им одно, они мне другое: а вдруг свои же и побили бы, что тогда?

— Тогда, говорю, застрелился бы. О тебе я промолчал, твоей фамилии в доносе не было. Сказал: я командир полка, я за все отвечаю. Только потом Лукину признался, что эту атаку предложил стажер капитан Матов, а я разрешил. И знаешь, что Лукин сказал? Сказал, что за такими атаками будущее. Только их надо готовить, да еще иметь артиллерию понадежнее, а то у нашей разброс снарядов плюс-минус две версты. Короче говоря, я представил тебя к ордену, а выйдет так, что пронесет — и на том спасибо. За это давай и выпьем. Не в орденах дело.