Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Большая чистка

Через час Матов, сидя за шатким столиком, писал в Москву, тщательно выводя буквы:

«Уважаемая Вера Кузьминична.

Наконец-то я получил от вас долгожданное письмо и очень обрадовался, что у вас все хорошо, все живы-здоровы, что практика ваша идет успешно и что родители ваши шлют мне поклон. Со своей стороны я тоже шлю им поклон и пожелания здоровья и успехов в труде. Еще вы пишите, уважаемая Вера Кузьминична, что очень волнуетесь за меня, потому что в газетах пишут о боях с японцами, а раз бои, значит, могут быть убитые и раненые. О себе скажу, что принимал участие лишь в незначительных стычках с противником, потому что полк, к которому я прикреплен в качестве временно исполняющего обязанности командира стрелкового батальона, оказался в стороне от основных боевых действий. На сегодняшний день боевые действия прекращены, японцы выбиты с нашей территории с большим для себя уроном, а наши войска получили некоторую боевую практику, которая несомненно пригодится в грядущих сражениях с мировым капиталом.

Еще вы пишите, что с моей стороны нехорошо обращаться к вам таким официальным образом, как «Уважаемая Вера Кузьминична». Вы уж простите меня, а только рука не поднимается называть вас на бумаге по-другому, хотя в мыслях своих я называю вас не так, а очень хорошими словами и совсем не официальными. Я мечтаю лишь об одном, что повторю эти слова вам при нашей встрече, но сказать их смогу лишь в том случае, когда буду смотреть вам в глаза, чтобы и вы и я поверили, что слова эти произнесены не просто так, что родились они в моей душе не от тоски и одиночества, и не потому, что мне давно хочется кому-то эти слова произнести. Они, эти слова, так дороги для меня, что я боюсь употреблять их, не убедившись в их искренности и необходимости для нас обоих. Простите меня, если я что-то не так вам пишу и не теми словами, которые вы от меня ждете.

Теперь несколько слов о себе. У меня все хорошо, служба идет нормально. Сейчас я временно нахожусь во Владивостоке. Город этот расположен на холмистом полуострове вокруг бухты Золотой Рог, а сам полуостров вдается в залив Петра Великого. Я еще не успел посмотреть хорошенько весь город, но как только выдастся свободное время, непременно посмотрю и опишу вам его во всех подробностях. Зато мне привелось увидеть озеро Хасан и прилегающие к нему окрестности. Озеро большое, с одной стороны — сопки, с другой — живописная равнина. Недалеко от него расположено озеро Лотос, но его я не видел. Здесь много птиц, однажды видел журавлей, а уток и гусей, куликов, цапель и другой водяной птицы здесь пропасть. Есть олени, кабаны, тигры, медведи. Видел только оленей и кабанов. Иногда они попадают на батальонную кухню… в качестве добавки к солдатскому рациону. А еще всякая морская и речная рыба. Вообще, край очень красивый и богатый, здесь значительно теплее, чем в Москве. Но у нас, на Беломорье, озера красивее: в них больше величественности и основательности. А здесь болота, камыш, кусты, до озера не в любом месте доберешься.

Вот пока и все, что я хотел вам написать. Буду очень рад, если вы пришлете мне свою фотографическую карточку. Я буду носить ее возле сердца…»

Матов подумал-подумал и тщательно зачеркнул последнюю фразу.

Стояла грустная пора бабьего лета. Деревья еще зелены, но листва тяжела и тронута ржавчиной увядания; в гуще леса вовсю золотятся клены-подростки, притягивая взгляд, на березах появились первые желтые пряди, а под ногами уже тревожно шуршит сухая листва, так что даже вблизи иной подосиновик или боровик не сразу разглядишь среди золотых и бордовых пятен.

Василий Мануйлов остановился над тесной семейкой боровиков, однако срезать их не стал, а глянул вправо, где среди берез мелькала красная косынка Вики.

— Э-ге-ге-ей! — крикнул он так, будто Вика была от него далеко и он ее совсем не видит.

— Нашел? — откликнулась она радостно, и ботики ее торопливо зашуршали палой листвой. Она всегда радовалась, когда он что-то находил и бежала к нему, не разбирая дороги, точно боялась, что грибы исчезнут до того, как она до них доберется. — Ой, какая прелесть, Васенька! Ну до чего же ты везучий!

— Уметь надо, — говорит Василий, широко и щедро улыбаясь. И поясняет: — Я, почитай, с трех лет по грибы хожу, наловчился. Бывалоча, присяду и смотрю по сторонам, а они стоят, притаились, — ну как дети малые! — боятся, что я их найду. Сверху-то их не сразу и разглядишь в листве да в траве, а снизу он весь на виду. С тех пор я так и ищу: присяду и высматриваю под елками да кустами.

— Ой, а я совсем не умею искать, — весело жалуется Вика и склоняется над грибами.

Василий опускается на корточки рядом, смотрит, как Вика срезает грибы, как движутся ее тонкие пальцы. Все в Вике умиляет его и заставляет сердце биться сильнее. Но чаще всего ему почему-то кажется, что стоит закрыть глаза, как Вика тут же исчезнет, не откликнется на его зов с детской радостью, и он снова останется в одиночестве. Он протягивает руку, дотрагивается пальцами до черного локона, выбившегося из-под косынки, Вика поднимает голову, улыбается, подслеповато щурясь, и тихо просит:

— Ну, подожди, Васенька! А то они убегут.

Василий и Вика всего лишь час назад сошли с пригородного поезда недалеко от станции Мга, потом шли, шли и шли, уходя от грибников подальше, вот уж и перекликающихся голосов не слыхать, все чаще из-под ног взлетают рябчики и куропатки, тетерева вытягивают шеи и провожают их красными глазами. Подальше, подальше от людей!

Они две недели ждали этого дня, то есть хорошей погоды и возможности вырваться на волю вольную, и вот дождались… Это не первая их поездка. Они уж и за черникой ездили, и за клюквой, и за брусникой, но грибы-ягоды не главное, нет, не главное…

Вика срезает последний гриб и бережно укладывает его в Васильеву корзину. Потом тщательно вытирает руки о траву. Губы у нее подрагивают в смущенной улыбке. Оба знают, что сейчас произойдет и оба оттягивают эту минуту, отвлекаясь то на одно, то на другое.

— Посидим? — спрашивает Вика и тревожно оглядывается по сторонам.

— Посидим, — соглашается Василий вдруг охрипшим от волнения голосом. Ему хочется схватить Вику в охапку, куда-то нести, целовать, тискать, он задыхается от этого желания, но боится даже пошевелиться, спугнуть Викину робкую улыбку, закаменел, только глаза его блестят да тонкие ноздри подрагивают от нетерпения.

Вика вынимает из своей корзинки кусок холстины, накрывает им подстилку из мха со стебельками кукушкина льна, становится на колени. Василий становится напротив. Несколько долгих секунд они смотрят друг на друга. Затем Василий берет Викину руку и прижимает к своему лицу. От руки пахнет грибами и травами. Он целует ее пальцы и удивляется тому, что ему приятно целовать ее пальцы, что раньше с ним такого не было, что никто не помешает ему это делать, но главное — Вике это нравится тоже. Василий чувствует, как пальцы ее вздрагивают в его руке, он слышит ее дыхание возле своего лица и постепенно погружается во что-то большое и теплое, сливаясь с лесом, синевой неба, бормотаньем глухарей, писком рябчиков, треньканьем синиц…