Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Большая чистка

— А ты сам… думаешь, папа?

— Стараюсь.

— Но человек должен жить свободно, дышать свободно, говорить свободно и естественно, как живут и летают птицы! — воскликнула Ляля, всплеснув тонкими руками. — Разве не так? Почему, прежде чем сказать, я должна подумать, кому от моих слов будет плохо, а кому хорошо, а главное — как это отразится на мне самой? Ведь это и есть буржуазный эгоизм и расчетливость! Разве не правда?

— Правда, малыш, но человек несовершенен, существующие условия жизни еще менее совершенны и далеко не всегда совпадают с нашими идеалами. Мы еще только строим социализм, до коммунизма далеко, и строят этот социализм люди, едва оторвавшиеся своей пуповиной от прошлой жизни, с ее несовершенными законами и понятиями о добре и зле. В этом все дело.

— Папа, а Сталин — он оторвался?

— Сталин? — Алексей Петрович смотрел на свою дочь, а в груди его копился страх, и он ощущал его в эти минуты как нечто вполне материальное, вещественное, наподобие песка в песочных часах. Откуда в ней это? Кто внушил? Зачем? В такое-то время… Однако постарался не показать ни своего страха, ни даже удивления: — Сталин, малыш, это… как бы тебе сказать? Сталин — это символ. Понимаешь? Символ эпохи, как бы выполняющий ее волю. Какими бы ни были его личные качества, они не могут оказывать практическое влияние на ход исторического процесса. Это не я тебе говорю, это говорят Маркс, Энгельс, Ленин. Да и сам Сталин говорит то же самое. Как у Маяковского: Ленин — это партия, партия — это Ленин. О Сталине можно сказать то же самое…

В глазах дочери Алексей Петрович вдруг разглядел недоверие и вновь ужаснулся — на этот раз своему легкомыслию. Желая развеять это недоверие, он осторожно пошел на попятную:

— Разумеется, Сталин, как никто другой, понимает ход истории и задачи, которые она выдвигает ежечасно и ежеминутно перед партией и советской властью. Это понимание дается немногим, и потому-то именно Сталин стал приемником Ленина и продолжателем его дела. Сегодня, например, невозможны походы Александра Македонского или Чингисхана, зато возможна мировая революция и построение коммунистического общества в мировом же масштабе. Все дело в объективных исторических условиях. Сталин — вождь, к нему обыкновенные мерки неприменимы… Я понятно тебе объясняю? — с надеждой заглядывая в глаза дочери, спросил Алексей Петрович.

— Да, папа. Спасибо. Я пойду спать. Хорошо? — И Ляля, выскользнув из его объятий, поцеловала его в щеку и пошла к двери. На пороге она оглянулась и произнесла успокаивающе:

— Я никому не расскажу о нашем разговоре, папа.

И закрыла за собой дверь.

«Вот те раз!» — изумился Алексей Петрович и покачал головой: дочери своей он, оказывается, совершенно не знает. Не исключено, что он вообще ничего не знает и не понимает в этой жизни.

В эту ночь Алексей Петрович не написал ни единой строчки.

Конец двадцатой части

За окном вагона мелькала темнота. На фоне этого мелькания плыло в пустоте, вздрагивая и раскачиваясь, собственное лицо, знакомое до последней морщинки. Из пустоты смотрели выпуклые глаза, смотрели затравленно, но с ожиданием чуда.

Михаил Николаевич Тухачевский задернул шторы, отвернулся от окна, сел, вытянул ноги, затянутые в синие бриджи, обутые в хромовые сапоги. Руки беспокойно теребили то ворот безукоризненно белой рубахи, то отвороты домашней куртки из верблюжьей шерсти. Гимнастерка с красными петлицами и маршальскими звездами на них и рукавах висит на плечиках в стенном шкафу. Повесить бы туда же и мучительные мысли, недоумения и неразрешенные вопросы. Однако жизнь на плечики не повесишь, другую, более удобную, с плечиков не снимешь. А та, более удобная… нет, привычная и приемлемая во всех отношениях жизнь, кончилась несколько дней назад…

Еще вчера он встречался со Сталиным, сегодня, незадолго до отъезда, — с Ворошиловым. А за три дня до этого состоялось заседание Политбюро…

Сперва неожиданный вызов на это заседание… Чем он занимался в те мгновения, даже не подозревая, что они уже стали поворотными в его судьбе? Ну да, сидел в своем кабинете в наркомате с двумя главными конструкторами и разбирал достоинства и недостатки новой модели быстроходного танка со съемными гусеницами. Такой танк по шоссе на колесах может двигаться со скоростью семьдесят километров в час. В Европе хорошие дороги, и стоит тамошнему пролетариату подняться против своей буржуазии, как Красная армия за несколько дней придет ему на помощь. На таких-то танках — раз плюнуть. Ну а когда дойдет дело до сражений, «обул» танк в гусеницы и гоняй по любому бездорожью. Заманчиво. Но лишь в том случае, если пролетариат действительно поднимется. Да только польская кампания показала, что ведет себя пролетариат далеко не всегда по Марксу.

Говорить о своих сомнениях относительно готовности европейского пролетариата к революции Михаил Николаевич воздерживался и в предлагаемых конструкторами моделях танков искал некие универсальные особенности, годные на все случаи жизни, но мало совместимые на практике. Тем более что гражданская война в Испании потребовала от танков крепкой брони и сильного вооружения.

Конструктора стояли на своем, налегая не столько на практическую целесообразность, сколько на политическую перспективу, исходя из которой они, собственно говоря, и придумали свой быстроходный танк. Михаил Николаевич вяло сопротивлялся, апеллируя более всего к здравому смыслу, зная в то же время, что за конструкторами стоит Ворошилов и, не исключено, сам Сталин, а за ним, маршалом Тухачевским, лишь то самое пресловутое время, которое все расставит по своим местам.

И тут — звонок из Кремля: через час просят прибыть на заседание Политбюро. Вопрос — на месте. То есть, от тебя никаких докладов не требуется, твое дело выслушать указания и сказать «Есть!»

Тухачевский выпроводил конструкторов, стал собираться: он просмотрел кое-какие бумаги, касающиеся строительства и вооружения Красной армии, прикинул так и этак, что может заинтересовать Политбюро в его деятельности на посту первого замнаркома обороны, и хотя в его делах было все более-менее нормально, тревога, возникшая будто бы из ничего, все росла и росла. Где-то в подсознании зрела уверенность, что вызов с этой его деятельностью не связан: до сих пор на Политбюро по армии отчитывался нарком Ворошилов, Тухачевского вызывали несколько раз, но он лишь присутствовал при этих отчетах, давая при случае кое-какие справки и пояснения. А если возникала надобность, Сталин вызывал его одного. Или с кем-нибудь из конструкторов. В Кремль или на дачу.

Нет, тут что-то не то. К тому же, арестовано несколько военачальников, обвиненных в троцкизме, предательстве и даже шпионаже в пользу иностранных государств. Тухачевский знал этих военачальников: они действительно в свое время горой стояли за Троцкого, но чтобы предательство — весьма и весьма сомнительно. Если только НКВД не раскопало что-то еще…