Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Большая чистка

Впрочем, вся эта катавасия началась раньше — на февральско-мартовском Пленуме ЦК. Там, правда, громили оппозицию и троцкизм, как контрреволюционное течение, но и армию не оставили без внимания: в нее будто бы тоже проник троцкизм и даже кое-что похуже. Его, Тухачевского, это вроде бы не касалось, но… но несколько сотен бывших царских офицеров, в основном преподавателей училищ и академий, уволили, многих арестовали — тоже будто бы какие-то заговоры…

Заговоров не то чтобы не было, а, как бы это сказать… старые преподаватели — они и есть старые, то есть с устаревшими взглядами, с неизжитым снобизмом и круговой порукой, с чувством превосходства. Даже по отношению к нему, маршалу Тухачевскому, которого считали недоучившимся выскочкой. Смена поколений — нормальный процесс. Но идти эта смена должна планомерно, не во вред делу: грамотных преподавателей и так не хватает. Методы — это нечто другое.

Да, новое поветрие пока его не коснулось, но кто сказал, что не коснется вообще? Если не в первую очередь, то во вторую-десятую. Тут какая-то политика, игра, которая выше его понимания…

Так и не придя ни к какому выводу, Михаил Николаевич отправился в Кремль.

Долгое ожидание в «предбаннике» сталинского кабинета. Здесь же другие товарищи, вызванные на заседание. В основном — военные. В том числе и Иона Эммануилович Якир, командующий войсками Киевского военного округа.

Томительные минуты. Гробовое молчание, будто им предстояло прощание с покойником…

Насколько проще были отношения офицерства и власти во времена пресловутого царизма. Конечно, чинопочитание и прочее, но — одна и та же «белая кость», каста, опора трона. И сейчас вроде бы тоже каста, тоже опора власти, но есть нечто поважнее и посильнее офицерства: комиссары, политруки, партработники. Вот и Сталин — кто он? Генеральный секретарь ЦК. А без него ни предсовнаркома, ни министры, то есть наркомы, ни генералы, то есть военачальники всяких рангов чихнуть не смеют. При царе не то чтобы чихали, но иногда почихивали, а при генсеке — шиш. Вот и говорят: Чингисхан, Хозяин…

Впрочем, черт с ним! Пусть будет Чингисхан, лишь бы Россия имела сильную армию, с которой никто бы не смел поспорить. Он, Тухачевский, готов служить и Чингисхану…

Наконец, приглашение в кабинет. Красная ковровая дорожка, длинный стол, за столом знакомые лица, непроницаемые и неприступные, неподвижная низкорослая фигура Сталина на фоне тяжелых гардин…

«… решением Политбюро вы освобождаетесь от должности первого заместителя Наркома обороны и переводитесь на должность командующего войсками Приволжского военного округа…»

— За что? — вопрос сорвался с языка помимо воли, так неожиданно и невероятно было это решение для Тухачевского.

Головы членов Политбюро повернулись в сторону Сталина: видимо, только он и мог ответить на этот вопрос. Но Сталин молчал.

И тогда послышался раздраженный голос Ворошилова:

— С бабами надо было поменьше путаться! Их тебе специально подсовывали германские резиденты: знали, что на смазливых баб ты падок. А их доклады ложились на стол самого Гитлера…

Голос Ворошилова сорвался, понесся на высоких нотах:

— Оргии на даче устраивал! Военные оркестры вызывал для своего развлечения! Поваров из ресторана! Вот теперь и расхлебывай!

Давно на него так не кричали. Давно так не унижали. Когда это было? В немецком плену. Но там совсем другое, а тут…

«Ууу-у-ууу!» — прокричал во тьму паровоз, и Тухачевскому почудилось, что паровоз кричит от страха: вот-вот втащит поезд в черный тоннель, у которого нет выхода на белый свет, а лишь бесконечное падение в пустоту.

«Нет, не может этого быть, — билось в голове отчаяние, то свиваясь в тугие змеиные кольца, то распрямляясь, не находя выхода. — Не может быть, чтобы я, Михаил Тухачевский, и вдруг никому не нужен. Но главное — не нужен армии, следовательно, не нужен самому себе. Не может этого быть, не может…»

Через три дня после заседания Политбюро встреча со Сталиным — умолил, упросил, настоял. В том же кабинете. За тем же столом, за которым встречались десятки раз, решая те или иные вопросы военного строительства… Сталин руку подал, но пожатие было вялым, даже каким-то унизительно вялым. Стерпел.

— Я прочитал ваше письмо, товарищ Тухачевский. Все это жалкий лепет, недостойный члена партии большевиков. Недостойный мужчины. Нашкодили, а теперь ищете виноватых. Советский маршал должен быть эталоном честности и порядочности. А у вас на уме бабы да интрижки. Вы решили, что вам все позволено. Вы ошибаетесь. Чем выше партия поднимает человека, тем меньше ему позволяется в обычной жизни, в быту, тем больше с него спрашивается.

— Я признаю, что слишком увлекался женщинами, но поверьте, товарищ Сталин, не во вред моему делу. Что касается интрижек, так вы сами знаете, что мной руководило лишь стремление к укреплению боеготовности Красной армии перед лицом…

— Довольно, товарищ Тухачевский, — перебил Сталин, коротко взмахнув рукой. — Все это я слышал не раз. И не раз указывал вам на ваши заблуждения. Надоело повторять одно и то же. Сами виноваты. Послужите в Приволжском округе, докажите на деле свою преданность партии и способность работать на более высоких постах. А там посмотрим. Я вас не задерживаю.

Бабы, интрижки… А у кого нет баб? Тот же Ворошилов — всем известно — меняет своих любовниц, как перчатки. И всё больше сопливые девчонки из балета Большого театра. А Калинин? А Каганович? А сам Сталин? К тому же каждый из них просто погряз в интригах: подсиживают друг друга, втирают друг другу очки, правду говорить боятся, слушать правду боятся еще больше…

Что ж, видать, не тех баб выбирали, товарищ Тухачевский, не по правилам интриговали. Теперь у вас впереди Куйбышев и полная неизвестность, позади Москва, привычная обстановка, непередаваемое ощущение нужности и непрерывного подъема — все выше и выше. Слава богу, что Сталин не знает о тех разговорах, что велись среди своих, где, не стесняясь в выражениях, поминали генсека и его окружение иногда самыми последними словами. Особенно — наркома Ворошилова. Что теперь говорить, не очень-то и заботились о том, чтобы Сталин не узнал: как же, армейская элита, тронь — обожжешься. Но где гарантии, что среди «своих» не было «чужого», который все эти разговоры нес «куда следует»? Нет такой гарантии и не могло быть. Следовательно, не было и своих, а каждый сам по себе.

После разговора со Сталиным зашел к Ворошилову: проститься и поблагодарить за новое назначение — неписаный военный этикет. Держался так, будто ничего трагического не произошло, был подчеркнуто вежлив и корректен. Ворошилов, наоборот, суетился, мямлил. Слесаришка! Конечно, это не он снял Тухачевского с должности замнаркома: не та личность, что снимает и назначает. Это дело рук Сталина. Но почему именно сейчас? Разве год и три назад у Тухачевского было меньше баб? Скорее всего, генсек только сейчас осознал прочность своей власти и свою неуязвимость… Может, прав был Якир, подталкивая его, Тухачевского, не только к оппозиции наркомвоенмору, но и самому Сталину?