Евгений Единак - Реквием

Ночью долго не мог уснуть. Закроет глаза, а перед ним, вся в солнечном свете, кружится Люба. Коля пытался прогнать видение, однако, чем больше было желание освободиться от него, тем контрастнее перед его закрытыми глазами выступала из темноты Люба. Только сейчас, ночью, перед ним проступали подробности, которые на озере не успел и не сумел осознать.

Утром, придя к Ковалю, сразу нырнул в бордей. Обедать его Миша потащил силой. Подойдя к столику, увидел, что его место напротив Любы оставили свободным. Потупя взгляд, сел. Всё время обеда внимательно рассматривал содержимое своей миски. Когда съел борщ, словно впервые увидев, разглядывал по краю глиняной миски, чередующиеся с черными точками, красные и черные завитушки,

В последующие дни работал, как обычно. Изредка мимо низкого оконца бордея пробегали Любины ноги с, ещё по детски полноватыми, ослепительно белыми лодыжками. Взгляд Коли, помимо воли, провожал видение, пока оно не скрывалось стеной бордея. А вечером, уже в полусне, пришла в голову нелепая, ставшая в последующие дни навязчивой, мысль:

— А что, если прикусить зубами эту лодыжку? Что буду чувствовать я? Что будет чувствовать Люба, когда я буду сжимать зубы сильнее и сильнее? Её не должно болеть! Ей должно быть приятно!

Коваль, казалось, ничего не замечал. Через несколько дней, когда они остались вдвоем, вне всякой связи, спокойно сказал:

— Ты там на селе передай хлопцам. Кто приблизится к Любе, пока ей не исполнится двадцать лет, вот этим прентом ноги поломаю.

Коля невольно скосил взгляд. В самом углу бордея стоял длинный, толщиной с черенок лопаты, металлический вал. Лицо полыхнуло жаром. Взгляд уперся в пыльный пол. Коля понял: Коваль не шутит. И слово держать умеет.

Двадцать второго июня сорок первого перед рассветом Коваля разбудил отдаленный гул. Казалось, слегка подрагивала земля. Он вышел во двор. На востоке небо слегка посветлело, над линией горизонта зарделась узкая полоса неба. На западе, далеко за станцией, полыхали слабые вспышки. Доносился глухой гул. Вышедшая к воротам, соседка Паровая Вера окликнула Коваля:

— Прокоп, гремит на станции не так как всегда! Что это?

Соседка справа, старая Марена Калуцкая, разбуженная гулом, стояла на улице:

— Непохоже на гром. Якась бiда! Борони боже!

Прокоп, воевавший на фронте первой мировой, уже определил какой это гул. Так гудят, непрерывно стреляющие вдалеке, пушки и, следующие за ними, разрывы снарядов. С тяжелыми думами присел на завалинку:

— Четверти века не прошло… И вот, снова…

С утра вышел в поле. Сорвал один колос, растер в ладонях. Попробовал на зуб. Зерно было спелое, только кожица чуть прогибалась под зубом.

— Высохнет на чердаке, дойдет. Опоздаешь — всё потеряешь.

Скоро Коваль с сыном и Колей поднимались на пригорок. На плечах покачивались отбитые косы.

Коваль скупо перекрестился, поплевал на ладони, коротко потёр и сделал первый замах:

— С богом!

Коваль косил низко. Нужна была и солома. Миша, знакомый с косой уже несколько лет, шел за отцом на несколько замахов сзади и справа. Старался не отставать и Коля. Вначале конец косы несколько раз зарылся в землю. Коваль сделал вид, что не заметил. Скоро Коля наловчился и перестал думать, как правильно держать косу и не воткнуть её в землю, как косить пониже.

За косарями следовали Кася, Галя и Люба. Вязали перевясла, серпом подгребали стебли, увязывали в снопы. Закончив работу, снопы стоя поставили в копнушки по четыре. Так быстрее высохнет. Коваль озабоченно оглядел небосклон. Дождь сейчас не нужен.

На второй день снопы уже были на ровной площадке за пошуром. Расстелили рядно, Коваль принес от Карпа широкий брезент. После обеда, когда из колосьев испарились остатки влаги, начали обмолот. Цепы били в ряд, слаженно и ровно. Сначала бил Коваль, за ним сразу Миша, за которым с ходу включился в ритм Коля. Сказывались кузнечные навыки у наковальни.

Утром снова расстелили брезент, высыпали, собранное в мешки на ночь зерно, разровняли. Ближе к вечеру, когда потянул ветерок, потряхивая решетом, перевеяли. Собранный урожай вечером подняли на чердак и ровным слоем расстелили досыхать. Следующим утром пришел одолжить косу Никифор, чуть позже Карпо, унося вместе с косой и одолженный Ковалю брезент.

Для Елизаветовки война по настоящему началась восьмого июля сорок первого. В тот день длинная колонна немцев вошла в село. Располагавшаяся на аэродромах за Днестром советская авиация в тот день совершила налет на, остановившуюся на постой в имении пана Барановского, крупную немецко-фашистскую часть. Бомбили и среднюю часть села. По шляху колонны немцев направлялись в сторону Брайково, на северо-восток.

В селе оказалась разрушенной единственная хата Макара Олейника. Вошедшие в село немцы заподозрили, что бомбардировка села не была случайной. Начались поиски радиста. В результате к концу дня в селе были расстреляны двадцать четыре человека.

Услышав выстрелы в центре села Прокоп с Мишей и Колей покинули бордей. Он увел парней за огороды, вглубь подсолнечникового поля. Наказав не подниматься и ждать его, вернулся в хату, где оставались Кася с дочками. Вскоре возле ворот остановилась бричка. Пять, вооруженных автоматами, немцев соскочили наземь, сгрузили какие-то серо-зеленые ящики и рюкзаки. Возница накинул вожжи на столб, у которого Прокоп ковал лошадей.

Немцы быстро осмотрели двор, перенесли вещи в дом. Девочки испуганно жались в углу у печки. Заглянули и в бордей. Один из немцев, похлопав Коваля по плечу, заговорил:

— Gut! Es ist notwendig, Scuh Pferde!

Коваль ничего не понял. Немец вывел Коваля на улицу, подошел к бричке и поднял переднюю ногу коня. Подковы не было, копыто коня было сбито, сверху торчали загнутые гвозди. Коваль вернулся в кузницу. Взял ящик с инструментами, подобрал, висевшие на стене новые подковы.

Коваль освободил копыта от стершихся подков, вынул гвозди, зачистил копыта. Работал один. Ребят пока решил оставить в подсолнухах.

Помогал немец. Одну подкову пришлось расширять. Коваль развел в горне огонь, нагрел докрасна и, одев на округлую сторону наковальни по кругу ударами молотка расширил подкову до нужного размера. Охладив, вышел за ворота. Подкова пришлась впору. Когда собирал инструменты в ящик, немец снова похлопал Коваля по плечу:

— Ein guter Meisterschied.

Уловив в обращении единственное слово «Майстер», Коваль понял, что немец похвалил его работу.

За пошуром Кася ошипывала курицу, заказанную немцами на ужин. Помогал ей, ощипывая голову, пожилой худощавый немец. Коваля поразило, как его Кася оживленно беседовала с немцем. Откуда она знает немецкий? Прислушался. Немец с Касей говорили по польски. Ужинали немцы за деревянным столиком под вишней, где всегда обедала семья Прокопа. Девочек еще засветло Кася отправила на чердак.