Евгений Единак - Реквием

Не мечтал быть поваром, портным, парикмахером, продавцом, бухгалтером и учетчиком. Но более всего, несмотря на то, что родился в селе, на земле, с детства знал землю, не мечтал стать колхозником. Я ежедневно видел, потемневшие от усталости, пыли и солнца, лица родителей. Приходя домой, отец шел в сад. Смотрел пчел. Затем виноградник. Убирал у свиней и коровы. Мама, приходя домой, бежала в огород. Всегда с сапой. Вырывала сорняки, прашевала. Вернувшись с огорода, всегда несла с собой хвостики молодой морковки и красной свеклы для летнего борща. Потом приходила с Куболты корова.

Брат Алеша учился на отлично и уже с детства поставил себе цель стать врачом. Сначала стал фельдшером, потом поступил в Черновицкий медицинский институт. А я еще учился в школе. Всерьез увлекся автоматикой, телемеханикой и радиолюбительским конструированием. Мечтал пойти в армию и стать радистом. В подростковых своих грезах я видел себя таким классным оружейником! Куда там Калашникову!

Алеша закончил медицинский институт и работал врачом. По всеобщему признанию Алеша стал отличным доктором. Так сложилось, что я пошел по стопам брата. После работы в течение года лаборантом в Мошанской школе, я поступил в медицинский институт в Кишиневе.

Шесть лет пролетели, с одной стороны незаметно, особенно сейчас, уже с высоты моего возраста. А тогда годы учебы тянулись так медленно!

Наконец, в конце шестого курса в холле на втором этаже института, где был ректорат, вывесили длинный список свободных мест, куда могли пойти работать по направлению молодые доктора.

Во время учебы я занимался в студенческих научных кружках, несколько лет работал препаратором, а затем лаборантом на кафедрах гистологии и патологической физиологии. Все прочили мне карьеру патофизиолога. Не скрою, я сам видел себя специалистом по патофизиологии, той центральной оси, на которую, по моему убеждению, нанизаны все медицинские профессии.

На деле все оказалось гораздо проще и прозаичнее. В день распределения заходили по очереди. Выходили по разному. Кто-то выходил, радостно потирая руки. Кто-то, покидая кабинет ректора, направлялся к лестнице со слезами на глазах.

Подошла моя очередь. Зашел, поздоровался. За длинным столом сидели ректор института, деканы факультетов, заместитель министра и начальник управления кадров министерства. Были еще несколько человек, которых я не знал.

Никто не интересовался моими желаниями. Секретарь комиссии, как будто впервые в жизни меня увидевший, спросил:

— Фамилия. Имя. Отчество?

— Какой район?

— Дондюшанский.

— Специальность в субординатуре?

— Рентгенолог.

— Хорошо! — сказал начальник управления кадров. — рентгенологи нам нужны. На выбор: Каприянский детский противотуберкулезный санаторий или Тырновская больница Дондюшанского района.

— Тырново…

— Свободен. Желаем успехов!

Я вышел.

С субординатурой по рентгенологии была своя обычная и необычная история. Распределяли проректор по учебе и декан. Поскольку я занимался в научном кружке по патофизиологии, лелеял надежду, что туда и направят, как некоторых однокурсников на другие кафедры. Но патофизиологию мне никто не предложил.

— Куда желаешь? Кем хочешь стать?

— Окулистом.

Работая на кафедре патофизиологии лаборантом, помогал ставить эксперименты доценту кафедры глазных болезней Дмитрию Сергеевичу Лупану, готовившему докторскую диссертацию. Вместе оперировали глаза у подопытных кроликов. Вызывали экспериментальную отслойку сетчатки. Потом снова оперировали. Вдавливали склеру рассасывающимися биопломбами. Совместно с Дмитрием Сергеевичем опубликовали в солидных научных сборниках работ молодых ученых две оригинальные статьи.

Но у начальства были совсем другие планы. Глаза мне через много лет окончательно открыл уважаемый мной, ныне покойный, отличавшийся необычной порядочностью, профессор. Мы встретились с ним в Кишиневе в начале девяностых. Он посетовал:

— Жаль, тебя не оставили на кафедре. Мы бы с тобой горы перевернули.

— Значит, я чем-то себя скомпрометировал, не пришелся ко двору.

— Нет. Ты так и остался идеалистиком. Не повзрослел. В СССР коррупции, как и секса, не было, но у каждого профессора, доцента, декана, продеканов и другого институтского начальства были сыновья и дочки, племянники, фины, кумовья и так далее. Ты в это число и в планы ректората не входил.

О патофизиологии никто не заговорил. Кто-то вспомнил:

— У него были отличные успехи по физике. Путилин (заведующий кафедрой) всегда ставил его в пример, как лучшего студента по физике.

— Будет отличным рентгенологом или пойдет в радиологию. Да и в интернатуре по рентгенологии занятия только пять дней в неделю из-за профвредности. Зарплата больше и на пенсию быстрее.

О зарплате я тогда не думал, пенсия в мои расчеты не входила. Так оказалось, что без меня меня сосватали.

С первого сентября началась учеба в субординатуре. 15 октября у нас с Таней родился первенец — Олег. Жили на квартире в крохотной низкой комнатушке в мансарде частного дома. На помощь Тане привезли ее бабушку Шуру. По ночам не хватало воздуха нам, троим взрослым. А ребенку надо больше. Олег не набирал в весе. У Тани молока стало — кот наплакал. На семейном совете решили:

— Таня берет на год академический отпуск.

Препроводив родственников в Окницу, я вернулся в пустую комнату. Тоска… Утром на занятия в субординатуре.

Но нет худа без добра. Оказалась кстати пятидневка. В пятницу, пообедав, обегал магазины и «Детский мир», покупая для растущего Олега бесчисленные пеленки, распашонки, ползунки, шапочки и все остальное. Цены на детские вещи в те годы были баснословно низкими.

В 15–00 садился на дизель-поезд «Кишинев — Окница». Пять часов в дороге пролетали незаметно в предвкушении встречи с родными, особенно с каждым моим приездом, подрастающим и развивающимся, Олегом. Суббота и воскресенье были в нашем совместном распоряжении.

В понедельник вставал в половине четвертого утра. Завтрак, короткие сборы и на вокзал. В 04–20 отправлялся на Кишинев все тот же дизель-поезд. К одиннадцати надо надо было успеть на лекцию. И так каждую неделю. В Окницу ехал в эйфории, а в понедельник, не выспавшись, садился в студеный вагон, прогревавшийся лишь к Бельцам.

Садился в самый угол скамьи и засыпал. Просыпался уже за Каларашом. С вокзала бегом в клинику. С каждой неделей удовлетворение от выбранной специальности становилось все меньше, накапливалась усталость. Я не видел себя рентгенологом.

Однажды, сев в поезд в Окнице, долго не мог уснуть. Уснул только в Бельцах, когда поезд с Северного вокзала, возвращаясь в развороте полукругом, идет на Бельцы-город. Тогда же, скорее всего при движении в обратную сторону и полукругом, мне впервые приснился странный сон.