Евгений Единак - Реквием

Большинство из нас было потрясено чернотой кожи спасённого мальчика. Самыми черными для нас на тот момент были, кочевавшие через наше село, цыгане. А тут совсем чёрный! Мы таких ещё не видели. Не верили, что возможна такая чёрная кожа. Как будто долго начищали чёрной сапожной ваксой!

Мы даже не подозревали, как мы были близки к истине. Роль Максимки играл белокожий архангельский мальчик, сын русской белой женщины и чернокожего русского моряка, передавшего по наследству сыну только крупные черты лица. А на время киносъёмок его просто намазывали черным гримом. Но это мы узнали гораздо позже.

Первого сентября во втором классе я вернулся домой потрясенным. В пятом классе, где учились мои двоюродные братья Борис и Тавик, появился самый настоящий, живой «Максимка». Кожа его была тёмной, шоколадного цвета, блестящая как мамины хромовые сапоги. Черные волосы и белые-белые зубы. И руки его были черными сверху. А ладони были белыми.

Звали нашего новоявленного «Максимку» — Мирча Гайда. Жил он в Боросянах. Каждый день он пересекал поле, добираясь пешком до нашего села. Школа в Боросянах была начальной, всего четыре класса. Как притянутый магнитом, мой взгляд прилипал и не мог оторваться от Мирчиного лица. Чёрные волосы его были жесткими, как проволока. Полные губы, напряженные широкие ноздри.

Мирча Гайда оказался внуком легендарной Гарапки (Арабки), Анны, наследницы панов Соломок. Её я видел раньше, бегая за отремонтированной обувью к Чижику. Никогда не думал, что она черная, да ещё и бабушка Мирчи. Просто я думал, что она очень старая женщина и все время сидит на завалинке напротив солнца. Загорелые старики — они все такого цвета.

Но по настоящему меня потрясло другое: Мирча разговаривал на боросянском языке! Дома я спросил маму:

— Почему Мирча говорит на боросянском, а учится на русском языке? Мама долго и тихо смеялась. Плечи её мелко подрагивали. Со спины казалось, будто моя мама плакала. Затем мама спросила меня:

— А на каком языке боросянский мальчик должен разговаривать?

Да я и сам не знал, только как-то чудно и необычно смотрелся чёрный Мирча среди белых одноклассников, да еще и говорящий по-боросянски…

Через два года, в августе пятьдесят шестого, когда умерла Гарапка, а мне исполнилось десять лет, мама коротко поведала мне о непростой судьбе старой Гарапки. Только тогда моя мама деликатно сказала мне, что новорожденная Гарапка была оставлена на воспитание бездетному пану Соломке. Девочка, по словам мамы, появилась в имении случайно. Якобы она была оставлена на пороге имения умирающей матерью, бродившей по миру в поисках работы. Моя мудрая мама сочла нужным отложить вопрос о внутри- и внесемейных коллизиях в семействе Соломок на потом.

С начальных классов вечерами я подолгу листал Алёшины старые учебники. Открыв однажды учебник географии, я был удивлен. На меня смотрели три совсем молодых человека. Один был совсем светлым, как все мы. Второй был черным, кучерявым и с толстыми губами. А третий был совершенно жёлтым, как наш сосед, который осенью болел желтухой. Только глаза на портрете были узкими.

Под портретами была надпись: Представители европеидной, негроидной и монголоидной рас. Уже в старших классах я узнал, что существуют ещё и американоидная красная раса (индейцы) и австралоиды. Самой предпочитаемой по моему тогдашнему детскому разумению была раса, к которой принадлежал я. Это были европеиды.

Симпатичнее всех остальных мне всегда казались монголоиды. В годы моего детства мы не могли насытиться просмотром китайских военных фильмов, где всегда побеждало добро. После просмотра фильма «Смелая разведка» мы использовали груды известняка вокруг строящейся школы в качестве скал и устраивали настоящие сражения с обязательной победой красных. Начало пятидесятых было эпохой нашего очарования Китаем. Бывало, мы без конца распевали припев:

С такими песнями не могло возникнуть тогда даже тени отчуждения к китайскому народу в наших детских сердцах. Пожалуй, до сих пор… По крайней мере во мне. Несмотря на события на острове Даманском весной шестьдесят девятого.

А что касается остальных?… Первого негра, как говорят, вживую, я увидел в Кишинёве летом шестидесятого. Мне ещё не исполнилось и четырнадцати. Я был участником слёта юнкоров (юных корреспондентов) республиканской пионерской газеты «Юный ленинец». Нас строем вели к кинотеатру «Патрия», где было торжественное открытие слёта. Рядом со мной шла пионервожатая нашей школы Антонина Яковлевна Кривогуз, сама вчерашняя выпускница средней школы. Тронув меня за плечо, она тихо сказала:

— Впереди стоит негр. Старайся меньше смотреть и не крути головой.

Лучше бы Антонина Яковлевна мне этого не говорила! Мои глаза в течении нескольких секунд засекли цель и вели её, уже не выпуская из прицела. Мышцы, поворачивающие мою голову и сдерживающие этот поворот, больно разрывали мою шею. Когда мы проходили мимо, скошенные вправо мои глаза готовы были вывихнуться из орбит. Как оказалось, я был не одинок. Вереница сельских детей и подростков, возможно, как и я, впервые увидевших другой цвет кожи, свой вектор внимания направила в единственную точку — на юношу негра. В ослепительно белом костюме он стоял рядом с белой девушкой с совершенно жёлтыми волосами, гладко зачёсанными назад и стянутыми в длинный хвост.

Но не только взгляды детей были прикованы к, казалось, несовместимой паре. Краем уха я услышал голос другой пионервожатой, сопровождавшей юнкора из Арионешт, тогда Атакского района, невысокого и щуплого Петю Грыу. Обернувшись назад, она вполголоса сказала Антонине Яковлевне:

— Как она стоит рядом с ним? А ведь в кино он может взять её руку в свою. Что же она почувствует?

Я не слышал ответа Антонины Яковлевны. Всё мое существо деревенского подростка заполнил поиск ответа на последний вопрос: «Что она почувствует?»

При написании главы я спросил Олега, моего старшего:

— Как ты себя ощущал внутренне в общении с однокурсниками другого цвета кожи?

Олег ответил коротко:

— Вообще-то никак. Проблем я никогда не ощущал.

Хитрит, лукавит, однако! А может и нет. Другое время, другие люди, другие отношения.

У младшего, Жени, до четырёх лет была нянька из Цауля. Нянька по найму с более чем двадцатилетним стажем. Звали её Олимпиада. Довольно пожилая, если не сказать старая женщина, сама, по её утверждению, с цыганскими корнями в крови. Да и внешне она была цыганистее цыганки. Совершенно безграмотная, без педагогического образования, тётя Оля с первых часов контакта с переборчивым в общении годовалым Женей, прочно завоевала его симпатии. Бывало, отворачивался от нас, приходящих с работы и за целый день соскучившихся по нему, собственных родителей.