Мэри Келли - Залив Голуэй

Мы всей семьей встали и покинули церковь.

Отец Джилли, взбешенный тем, что мы бросили ему вызов, сказал всей пастве, что для нас будут запрещены все таинства и обряды церкви, пока мы не отречемся от Майры. Всех Кили, а также Майкла и Онору Келли следует избегать как средоточие греха. Всем, кто будет общаться с нами, будет отказано в церковном покровительстве, а об их поведении будет доложено Линчам.

Вот так в первый день Рождества начался этот бойкот, seachaint , — все стали избегать нас и шарахаться от нас. Никто в Барне не разговаривал с Кили. А в Рахуне наши соседи вели себя так, будто Нокнукурух по-прежнему был заброшенной землей на пустыре.

Так прошла неделя, и Майра сказала, что вернется обратно к Мерзавцам Пайкам.

— Если я уйду, — сказала она, — отец Джилли оставит вас в покое.

Мы принялись спорить и отговаривать ее. Но Майра возразила: что еще ей оставалось? В Барне она жить не собиралась. Где она найдет здесь работу?

— К тому же я буду в каких-то пяти милях от вас, — сказала она, — а не в какой-нибудь Америке. Старый майор большую часть времени проводит в Дублине, а с Робертом я как-нибудь справлюсь. Не забывайте, что он в основном находится в своем полку.

Она найдет способ передавать нам весточку, а я смогу иногда пробираться в дом, чтобы повидаться с ней.

— Но, Майра, — не унималась я, — он ведь… он ведь будет… Как ты это вынесешь?

— Он в основном только разговаривает, — ответила Майра. — Рассказывает, как он ненавидит собственного отца и как жестоко другие мальчики обходились с ним в пансионе. А что касается всего остального, то все это очень быстро заканчивается.

Мы не смогли остановить ее.

Поначалу для нас ничего не изменилось.

— Терпение, — сказала тогда бабушка. — Терпение. Отец Джилли очень скоро пристанет к кому-нибудь другому, и соседи сами придут к нашим дверям.

— А мы захлопнем их у них перед носом, — решительно заявила я.

— Не стоит винить их. Они не могли пойти против священника. Но это долгая дорога, с которой не свернуть.

Когда в середине января отец прослышал, что начинается сезон рыбной ловли, то отправился к кладдахскому адмиралу, чтобы узнать, может ли он пойти со всеми.

— Ты когда-нибудь замечал, Джон Кили, — начал адмирал, — что наш Господь выбрал в качестве своих апостолов именно рыбаков и что предал его как раз Иуда, ни разу не ступавший на борт лодки? Мы не отвернемся от тебя, Джон Кили, что бы там ни говорил священник.

Так отец наш ушел в море вместе с остальными рыбаками, и об этом больше не было сказано ни слова. Барнские рыбаки слушали своего адмирала. Когда флотилия вернулась, мама взяла весь улов и вместе с прочими женщинами продала его под Испанской аркой.

Но наверху, в Рахуне, отчуждение продолжалось. Фермерам отец Джилли был необходим, чтобы замолвить за них слово и перед Господом, и перед сборщиками ренты. Большинство из них были запуганы. Тем не менее для нас с Майклом этот бойкот, который должен был стать величайшим наказанием, обернулся величайшей радостью. В такой изоляции мы с ним узнали друг друга так, как не получилось бы никогда, если бы вокруг текла обычная деревенская жизнь. За январь и февраль, с их длинными ночами, когда плохая погода удерживала нас в хижине, а соседи оставили нас в полном покое, мы с Майклом стали единым целым. Без страха, что к нашему дому принесет какого-нибудь гостя, который с порога начнет кричать: «Благослови вас всех Господь!», мы часами занимались любовью, поражаясь тому удовольствию, которое доставляли друг другу.

Мама утверждала, что не родившемуся еще малышу не повредит, если мы с Майклом вдруг захотим… В общем, если мы захотим. И мы хотели. Я всегда радовалась собственному здоровью. Ноги мои могли ходить и бегать, а руки — поднимать и носить. Я была очень рада, что так быстро забеременела, но потом все это… это блаженство… Трепет и возбуждение, которые я ощущала, когда Майкл ласкал меня, заставляли испытывать глубокую благодарность за то, что наши с ним тела способны так проявлять и получать любовь и что этому нам не нужно специально учиться. Мы позволяли себе быть легкомысленными и распущенными. Мы жили, словно на необитаемом острове, вдали от остального мира, когда беспечно подбрасывали в очаг куски торфа, готовили себе на ужин картошку и обходились совершенно без одежды, потому что в комнате было очень тепло. Майкл играл на волынке, а я сидела перед ним, скрестив ноги, на нашей постели, устроенной из сена, накрытого мягким одеялом, которое Майкл купил в Голуэй Сити. И звуки его музыки ласкали мою обнаженную кожу.

А как мы с ним разговаривали… Я привыкла к постоянному обмену репликами и шутками, принятыми в большой семье, когда все друг друга перебивают, фразы расщепляются, а мысли отделяются от смысла слов. Но мы с Майклом выслушивали друг друга, дожидаясь, пока каждый подберет правильные слова, чтобы сказать то, что не говорилось никогда прежде, чтобы придать словесную форму своим мечтам и страхам. Я и не подозревала, что была настолько беспокойной, — судя по всем этим «если» и «но», то и дело срывавшимся с моего языка. Майкл подтрунивал надо мной и дразнил меня этим. Мы проживем долгую и счастливую жизнь и умрем в один день в окружении высоких и крепких сыновей, красавиц-дочерей и целой стаи непоседливых внуков и правнуков. Наши кости будут лежать в одной могиле на барнском церковном кладбище, а души наши, соединившись уже навеки, будут парить над заливом Голуэй. И я верила ему, своему герою, который рядом со мной восстал против отца Джилли и всего остального мира, затем увел меня в это уединенное место, где оплакивал все, что у него отняли, а потом позволил мне заполнить пустоту в своей душе любовью.

Весна в том году наступила очень рано, и Майкл уже 1 февраля, в День Святой Бригитты, принес мне букетик подснежников — белых предвестников весны, которые расцветают на земле первыми.

— Они напоминают мне старушек в чепцах с оборками, которые говорят друг другу «Слава богу, зима уже проходит», — сказала я Майклу.

— И червяки тоже просыпаются, — сообщил мне Майкл. — Выползают из грязи, радуясь, как дети, и не знают, что очень скоро могут попасть под лезвие большой и грязной лопаты, которая разрубит их на куски.

Пришло время сева. Есть бойкот или нет бойкота, но землю все равно нужно вскопать, а камни с полей убрать, хотя сделать это самому было трудно. Майкл теперь уходил из дома с первыми лучами солнца, чтобы прощупывать и сдвигать пропитанную влагой землю. Он сделал каналы для отвода воды и выложил их галькой. Однако почва все равно оставалась мокрой и раскисшей.

— Я смогу это сделать, — сказал он, когда потратил один золотой на то, чтобы закупить посадочную картошку. — Я много раз наблюдал, как это делал Патрик.