Сяошэн Лян - Исповедь бывшего хунвэйбина

Он с бешенством трахнул об пол ножку стула, которую держал над головой.

Раздался резкий треск.

Я стоял рядом с ним, понимая, что одному мне ни за что с ним не справиться, не остановить.

Цзынь! Цзынь!

Все стекла, какие еще были в этой комнате, он с наслаждением, методично колотил на мелкие кусочки.

Я только таращил глаза на происходящее.

В двери класса появился учитель.

Ван Вэньци повернулся к нему, резко спросил:

— А ты здесь зачем?

— Я... ни за чем, без дела, просто посмотреть... — торопливо, изобразив улыбку, слабым голосом ответил учитель, завидя его злую, устрашающую физиономию.

— А что здесь смотреть?! Катись отсюда! — зарычал он, и ножка стула полетела в классную доску. В доске образовалась, большая дыра.

Учитель, перепугавшись, потихоньку выскользнул из класса.

Несколько учащихся, не из числа хунвэйбинов, мальчишек и девочек, сбежались к классу, привлеченные непонятным шумом.

Он бесстрастно смотрел на них.

Они все поняли, никто даже рот не раскрыл, ничего не сказал, один за другим удалились.

Вслед за ними в класс зашли братья хунвэйбины, один из них, глянув на пол, усеянный битым стеклом, посмотрел на Ван Вэньци, спросил:

— Это ты, сынок, наделал?

— Я, — спокойно ответил он, по-прежнему сохраняя бесстрашный вид.

— Ты, видать, натворил это от нечего делать, просто так, убирайся в черную банду, может с ними найдешь общий язык?

— Я сейчас не желаю!

— Ты что, сынок, если испортилось настроение, то сразу бить, ломать?!

— У тебя, сынок, в душе раздрай? Но все равно не лезь на рожон!

Пошутив над Ван Вэньци, собратья гурьбой вышли из класса.

На лице Ван Вэньци снова заиграла та ухмылка, которую я уже видел раньше.

Как герой, покоривший весь мир, он одиноко, как бы застыв на месте, стоял посреди класса.

Наконец, послышался голос старика-завхоза школы:

— Придет зима, разве не вам самим здесь учиться ? Мерзнуть, если не застеклят?

Наверно, из-за того, что он жил у этого старика, он не стал с ним ссориться.

— Эх ты! К каким же героям ты себя причисляешь? — сказал завхоз и, покачивая головой, ушел.

Я подошел к Ван Вэньци, очень хотелось сказать ему несколько слов, чтобы понять его состояние. Однако он даже не взглянул на меня, как будто для него совершенно не существовал такой человек, как я.

Я чувствовал, что он дошел до такого состояния, что не способен понять хорошего отношения к себе, он неистовствовал.

Я возвратился в тот класс, в котором был до этого. Только сел, взял ручку и не успел вырезать ни одного иероглифа, как снова донеслись звуки разбиваемого стекла.

Цзынь!...

Цзынь!...

Этот звон мешал работе, я не смог больше вырезать хотя бы один иероглиф. Сердце заколотилось. Обеими руками зажал уши, но раздражающий шум проникал и через них.

Ван Вэньци, чтоб тебе провалиться, почему ты ненавидишь меня? Что я сделал для тебя плохого, в конце концов? Чем больше я размышлял, прикидывал все за и против, тем больше злился.

Цзынь!...

Я чувствовал, что страшная тоска, боль, скопившиеся в моей груди, срочно требовали выхода наружу. Такое смятение, как огромная летучая мышь, билось в груди. Вся она переполнилась смутным болезненным беспокойством.

Не выдержав, я двумя руками схватил стальную плиту, поднял над головой и изо всех сил запустил ее в окно.

Цзынь!...

Два стекла разлетелись вдребезги.

Если говорить об обычном человеке, то настрой на разрушение, психологическая потребность сорвать зло у него совершенно такие же, как и у трудного ребенка. Если однажды ты потерял над ним власть, то он, распоясавшись, станет своевольничать и безобразничать еще больше.

Я не смог сдержать себя, подпрыгнул, бросился в угол комнаты, схватил швабру и запустил в окно.

Цзынь!..

Срывая зло, я испытывал облегчение. Все стекло постепенно превратилось в мелкие осколки. Это обстоятельство непроизвольно, автоматически привело меня в состояние сильного воодушевления. Те звуки обладали способностью заменять музыку, да так, чтобы я слушал и хотел слушать.

Цзынь!..

Цзынь!..

Когда я измельчил оконное стекло до конца, только тогда, тяжело дыша, остановился.

Я не видел, когда пришел Ван Вэньци, он стоял в проеме двери, безразлично и равнодушно смотрел на меня.

Я тоже впился в него глазами.

Если бы в тот момент он сказал хотя бы одно неосторожное слово или сделал малейшее движение, которое могло задеть меня, я мог броситься на него и начать с ним драку не на жизнь, а на смерть, продолжая вымещать зло.

Он стоял все в той же позе, безразличный и равнодушный.

Он выпустил из рук ножку стула, она упала на пол.

Я вслед за ним отбросил швабру.

Он понял, что ничего интересного для себя в классе не увидит, и ушел.

Растерянный и опустошенный я еще немного постоял посреди комнаты, тоже не нашел в ней ничего занятного и покинул ее.

Я пошел в подвал искать комнату Ван Вэньци. В темном сыром коридоре я услышал его безутешные рыдания. От них у меня бешено застучало сердце, вскипела потрясающая душу ненависть, способная перевернуть душу.

— Не плачь, не плачь, я знаю, что у тебя творится на душе, родной отец вырастил тебя, ты же еще не отплатив ему, отправил на тот свет. Но в этом нет твоего греха! Какая польза от слез? Разве слезы возвратят его к жизни? — утешал его старик.

— Нет! Я не его оплакиваю! Я не его оплакиваю! — закричал Ван Вэньци сорванным голосом.

— Тогда кого ты оплакиваешь?

— Тебя это не касается!

Его плач вызвал новый прилив сердечного волнения.

Каждый раскаивается по-своему.

Мне не хотелось, чтобы он увидел меня, я поспешил бесшумно удалиться...

Хунвэйбиновские организации многих средних школ ради пополнения и укрепления своих сил стремились объединиться с организациями хунвэйбинов крупных специальных военных учебных заведений. Подобно тому, как делали в эпоху Воюющих царств, когда мелкие княжества шли в зависимость к крупным с тем, чтобы их не уничтожили более сильные.

Наша организация хунвэйбинов решила «породниться» с организацией красных цзаофаней военно-промышленного института.

Мы, больше десятка хунвэйбинов, под предводительством двух главарей по собственной инициативе отправились в «паломничество» к красным цзаофаням военно-промышленного института.

Хунвэйбиновские организации средних школ в сравнении с организациями хунвэйбинов высших военных учебных заведений тогда поистине выглядели бледно. Поэтому штаб красных цзаофаней вызвал у нас уважение к себе, заставил преклонить перед ним колени. Он размещался в массивном здании главного корпуса, сбоку от входной двери была прикреплена вывеска высотой в три чжана [22] Чжан — мера длины, равная 3,33 метра. и шириной в полтора чи, [23] Чи равно ⅓ метра. на белой бумаге уставным почерком четко выписаны красные иероглифы. Все привлекало внимание, выглядело величественно. Наш школьный штаб размещен всего лишь в одной классной комнате, без вывески, просто на листе красной бумаги написаны иероглифы, а лист приклеен к стене коридора. И уж, конечно, нет поста охраны. У них же справа и слева от входной двери штаба стоит по четыре охранника, одетых в военную форму (весь их персонал института носил военную форму, а мы не могли достать хотя бы один комплект). У их охранников не было только знаков различия на петлицах и кокард на головных уборах, но в кобурах, надетых через плечо, находились пистолеты. Если бы еще на погонах были знаки различия и кокарды на фуражках, то можно было бы не сомневаясь заявить, что там размещена регулярная воинская часть или штаб военного гарнизона города.