Владимир Дарда - Его любовь

А вверху гремело и грохотало, и парк негодовал и гневался, как море во время шторма, и потоки воды гулко шумели в листве, словно с неба сыпались не капли воды, а камни. Вот на аллею, извиваясь, вырвался водяной поток, помчался, забурлил, запенился. Тарас смотрел, как он ширился, неся на себе сорванные с деревьев листья и мелкие ветки. И перед глазами его внезапно возникло далекое детство, омытое теплыми летними ливнями, тяжкое, нищее, но, как всякое детство, все же драгоценное и памятное, со своими забавами и восторгами.

Какая это была непередаваемая радость — вместе с ровесниками носиться во время дождя по теплым мутным лужам и, вымокнув до нитки, весело пританцовывать на одной ноге, напевая:

Забылись и княгиня с княжной, и дом, куда вел его Капнист. Тарас вышел из своего ненадежного убежища под дождь, под ливень и пошел прямо по взбаламученному потоку, подставляя себя под тугие косые струи, шлепал по лужам и по-ребячьи весело напевал:

— Іди, іди, дощику…

Но ливень унялся так же внезапно, как начался. Сквозь ярко-голубую прореху в туче проглянуло солнце и приветливо улыбнулось, словно услышало наивное обещание «борщику».

Навстречу Тарасу уже спешил Капнист. Он побаивался, что гость обидится за невнимание к нему, и мысленно подыскивал учтивейшие извинения. Но большие глаза Тараса светились радостью.

Капнист повеселел и, забыв о своем намерении извиниться, стал укорять Тараса за то, что тот понапрасну вымок, тогда как мог бы своевременно добежать до дома и спрятаться.

— Вижу, Тарас Григорьевич, что вы любите грозу, но она ведь уже кончилась и пора домой. Княжна не на шутку обеспокоена и, как всегда, во всем винит меня.

Однако Тарас слушал Капниста не очень внимательно и не спешил. Все сверкало вокруг такой несказанной красотой, словно покрытый пылью пейзаж старательно протерли влажной тряпкой. Будто бы пробудясь ото сна, парила земля и струила хмельной аромат, а среди прополосканной небесными потоками малахитовой листвы щебетало пернатое царство.

Тарас шел медленно, глубоко вдыхая освеженный дождем воздух, точно хотел вместе с послегрозовой влажностью вобрать в себя всю эту пышность природы. А Капнист, не понимая этого настроения, недовольно умолк.

Так без лишних разговоров, молча подошли они к белостенному флигелю с двумя колоннами, где поселились на лето Капнист с женой и где, по велению княгини, должен был жить Шевченко.

К вечернему чаю в княжеский дом Тарас не пошел. Переоделся в своей комнате и снова отправился в парк, в зеленую купель, что после грозы бушевала особенно свежо и ароматно.

И когда Капнист зашел за ним, потому что хотел все же сам представить гостя хозяевам, комната Тараса была пуста. Это его удивило, и он задумался. Очевидно, Тарас хотя и согласился приехать сюда, будучи увлечен рассказами о декабристах и опальном князе и желая выполнить заказ Тарновского, а все же чувствует себя здесь чужим и не спешит ближе познакомиться с хозяевами, пусть и гуманными людьми, но все же помещиками. Это улавливалось в его достаточно прозрачных намеках. Не исключено и другое: у него упрямый, независимый характер, и он не привык придерживаться светских условностей, а поступает, как ему хочется. И, к тому же, старается дать понять, что никому не собирается кланяться, ни от кого не желает зависеть.

Капнист знал, что можно пойти и разыскать Тараса или даже это кому-нибудь поручить, — не исчез же он из Яготина? Однако, подумав, решил этого не делать, чтобы с первого же дня не показаться слишком навязчивым. В конце концов, Шевченко взрослый человек, и нельзя не считаться с его настроениями и желаниями.

В малую гостиную, где все собрались перед чаем, Капнист вошел один и заметил, как в больших проницательных глазах Варвары промелькнуло разочарование, словно она чего-то нетерпеливо ждала и вот, оказывается, напрасно.

Этот взгляд Варвары не остался незамеченным и княгиней. Правда, княгиня сделала вид, будто очень занята своими разговорами и ее совершенно не волнует, что Капнист пришел один, а не со своим художником, о котором он уже успел им рассказать и которого ненароком встретили они в парке.

Лишь старый князь не стал скрывать своего неудовольствия и, склонив на грудь белую голову с высокими бледными залысинами, насупил седые брови.

Всю жизнь он старается хотя бы чем-нибудь облегчить судьбу простого люда. Когда-то помог выкупить из-крепостничества Михаила Щепкина, который теперь пленяет Россию своей, непревзойденной игрой; не раз обращался к государю и правительству с проектами разных реформ, которые улучшили бы жизнь крестьянина, за что и попал в немилость, поплатился служебной карьерой; к тому же он потерял родного брата, которого горячо любил и в светлую судьбу которого твердо верил, как и в судьбу всех декабристов — близких и дорогих ему людей. И тем не менее он все равно крепостник, царский вельможа, чуждый тем, о чьих интересах постоянно хлопочет. Но ничего изменить он не в состоянии и обречен оставаться таким, какой есть, потому что так сложились жизненные обстоятельства.

И, обращаясь к Капнисту, князь произнес:

— Алексей Васильевич, я прошу вас завтра познакомить меня с Шевченко.

Капнист поклонился и обещал сделать это.

Репнин неторопливо поднялся, выпрямился и пошел, но не к вечернему чаю, а в свой кабинет. Княгиня не удивилась, она знала давние причуды своего мужа, из-за которых, как она считала, он и пострадал.

А Тарас тем временем сидел над озером, у потрескивающего костра.

Старик рыбак помешивал уху в небольшом закопченном котелке на треноге и осипшим голосом жаловался, что жить бедняку с каждым днем становится все тяжелее.

— Ге, до чего ж только оно дойдет? — Длинная деревянная ложка дрожала в его руке. — Если ты старик, так хоть живой в землю ложись. Пока молод да здоров, ты и нужен панам, а как, соки из тебя высосут, так хоть под забором пропадай. Люди хуже для них, чем собаки.

— Так у вас же паны хорошие, — не без иронии вставил Тарас.

— Ге, хлопче, — старик вперил в Тараса вопросительно прищуренный взгляд подслеповатых глаз. — Разве паны бывают хорошие? Разве не у нашего князя я лучшим кучером был? А теперь вот видишь… — Старик протянул к Тарасу длинные высохшие руки. Скрюченные пальцы болезненно подергивались. — Вот теперь и живи как хочешь. Дохни с голоду.

Тарас молча слушал старика и думал о своих родных братьях и сестрах, которые и до сих пор крепостные и ждут не дождутся его в неволе, как когда-то ждали-высматривали своих братьев-запорожцев невольники в турецком полоне.

Завтра же нужно условиться насчет работы и сразу же ехать в Кирилловку.