Анна Вяземски - Горстка людей [Роман об утраченной России]

Ее вновь охватила такая ярость, что она даже забыла о своем горе; вскочив, она бросилась к Наталии.

— Выдержка Белгородских! Достоинство и честь Белгородских! Их широкая натура! Их родственные узы! О да, в этой семье крепко держатся друг друга! Но мне-то что с того, если я беременна и не хочу этого ребенка! Ребенок Игоря — это свято, говоришь? А как же я? Я!

Екатерина говорила с таким напором, что Наталия не могла даже вставить слово, попросить ее замолчать. Она злилась, была голодна, ей надоело ссориться. Пусть Екатерина кричит, сколько душе угодно, но в одиночестве. Наталия хотела было уйти, но невестка загородила дверь, не выпуская ее из комнаты. Прекрасные зеленые глаза по-кошачьи прищурились, взгляд застыл. Красные пятна на шее и плечах исчезли. Внезапно она совершенно успокоилась.

— Вот как, ты мне расхваливаешь семью? Говоришь, что ребенок Игоря — это свято. А сама чего ждешь, у тебя-то почему нет ребенка? Ты уже год замужем — и ничего! Ни разу не забеременела! Как тебе удается? Как ты избавляешься от этого? Или скажешь, что ты еще девственница?

Рука Наталии взлетела сама собой, и затрещина пришлась Екатерине по виску. Наталия замахнулась снова, но тут из парка донесся детский визг, и она метнулась к окну. Ее сестра и Дафна бежали к дому, а пустые качели еще тихонько покачивались.

Еще много лет спустя Татьяна не могла удержаться от смеха, вспоминая эту сцену.

«Взрослые были сами не свои из-за всех этих угроз в связи с похоронами дяди Игоря, и на нас никто не обращал внимания. После обеда мы пошли играть в сад. У ворот в траве громко квакала большая жаба. Дафнушка тут же поймала жабу и вздумала покачать ее на качелях. Сказано — сделано. И вот мы качаемся втроем: я, Дафнушка и жаба. Раскачиваемся, вверх-вниз, все выше и выше, а жабу придерживаем с двух сторон коленками. И вдруг на нас как брызнет что-то зеленоватое, с таким неприятным запахом! Это жабу вырвало. Представляете, ее укачало на качелях! Увидев нас, Наталия расплакалась. Мы не понимали почему, и нас это сильно испугало. До того, что мы даже отправились спать без разговоров. А когда поднимались по лестнице, услышали, как она расхохоталась. Теперь-то я понимаю, что нервы у сестры были на пределе».

За столом Наталия рассказала историю про жабу на качелях и несколько развеселила всех. Стали вспоминать забавные случаи из детских игр с животными. Даже старый дворецкий Костя позволил себе вставить слово, подавая ей тарелку раков:

— Вот ваш муж в детстве — он бы никогда такого не сделал. Он природу очень любил и всякую живую тварь понимал. Бывало, целыми днями пропадал с биноклем и тетрадкой, все наблюдения свои записывал.

— Мы смеялись над ним и звали великим натуралистом, — подхватила Ольга.

— Но все восхищались его умом и широтой познаний. Он знал названия всех деревьев, всех насекомых и всех птиц, — добавила Мария.

Она с любовью смотрела на старшего сына, который по-прежнему был для нее средоточием всех на свете достоинств. Адичка застенчиво улыбался, как будто смущенный тем, что говорят о нем. На самом же деле он вовсе не слушал разговора. Мысли его то и дело возвращались к похоронам Игоря. Хоронить или не хоронить брата в усыпальнице? Несколько часов назад Адичка вместе с Ольгой принял решение, но теперь снова сомневался. В открытое окно он видел людей, столпившихся на краю большого луга. Лиц на таком расстоянии различить он не мог.

— Когда мама ляжет, приходи ко мне в кабинет, — шепнул он на ухо Ольге.

Та незаметно опустила веки в знак согласия и поднялась, давая понять, что обед окончен и можно встать из-за стола.

— Костя, — распорядилась она, — подай нам кофе в серо-желтую гостиную, там будет лучше, чем в малиновой. Ты затопил камин, как я тебе приказывала? — Взгляд ее встретился с внезапно потемневшими глазами Наталии. — Прости, дорогая, опять я забыла, что хозяйка дома — ты.

Ольга толкнула дверь кабинета и удивилась, застав у брата целое общество: священника, который служил панихиду, управляющего и Козетту и Николая Ловских — они только что приехали, и дворецкий провел их без доклада прямо сюда. Наталия стояла за креслом мужа. Окна были закрыты, гардины задернуты. Кабинет освещали несколько ламп.

— Здесь нечем дышать, — сказала Ольга, направляясь к окну. — Надо проветрить!

— Не надо, — остановил ее Адичка, и рука Ольги застыла на полпути.

Она вопросительно подняла брови, но возражать не стала и села в кресло, на которое он ей указал.

— Вокруг дома так и рыщут, я не хочу, чтобы нас увидели. Во дворе у коровника толпятся вооруженные люди.

Рука его машинально поглаживала бородку, а губы силились улыбнуться. В скудном освещении ламп стали заметнее круги под его глазами и бледность.

— Дело обстоит хуже, чем мы думали, и я не сразу сказал вам об этом только потому, что не хотел понапрасну тревожить маму, Катю и Ксению.

Лица, обращенные к нему, были серьезны и внимательны. Одна Козетта заметно нервничала. Несмотря на закрытые окна и задернутые гардины, можно было расслышать хор жаб, и от этих звуков на усталом лице Адички вновь появилась улыбка, на сей раз невольная. Затем своим ровным, мягким голосом он рассказал, что случилось сегодня под вечер.

После окончания бдения в церкви Адичка еще раз зашел туда. Ему не понравились сваленные в беспорядке у гроба букеты, да и зеленых веток было маловато. И вот, когда он распекал садовников, к нему обратился незнакомый человек, видно пришлый, с вопросом: «И где же вы думаете похоронить вашего брата?» Человек был молодой, высокого роста, в бескозырке. Дерзость его рассердила Адичку, и он сухо бросил в ответ: «В нашей церкви, в усыпальнице». Тут незнакомец сделал знак садовникам и крестьянам подойти поближе, чтобы все слышали его. И начал, повысив голос: «Вашего здесь больше ничего нет. И дом не ваш, и земля, и церковь. Попробуйте только похоронить вашего брата в усыпальнице, и мы выкинем его тело вон и всю вашу родню заодно!»

Адичка и матрос стояли лицом к лицу в окружении толпы крестьян — большинство из них родились в Байгоре. Никто не возмутился, никто не возразил. Адичка обвел взглядом жителей деревни, всмотрелся в каждого, словно призывая сказать хоть что-нибудь. Но ответа он не дождался. Все молчали, словно в оцепенении. Тогда он тоже повысил голос: «Я поступлю так, как считаю нужным! — И продолжил спокойно: — А теперь дайте мне пройти». Люди послушно расступились. Уходя, Адичка слышал, как незнакомец подстрекает крестьян: «Ничего его здесь больше нет!»

— Раньше я никогда этого матроса не видел, — закончил свой рассказ Адичка. И под бурное возмущение слушателей заключил: — Лично я думаю, что уступать нельзя. Крестьяне хотят получить нашу землю — ладно, но осквернять наши могилы — этому не бывать! Пусть даже придется пойти с ними на конфликт, чего мне до сего времени удавалось избежать.