Александра Шахмагонова - Матильда Кшесинская и любовные драмы русских балерин

В дезинфекционных помещениях «всем предлагали раздеться: деньги, драгоценности, кожаные вещи, пояса и сапоги мы должны были завернуть в узелок и имели право держать при себе, а белье и платье отправляли в паровые камеры. Температура в камерах была настолько высока, что все кожаное, как пояса на штанах, сгорало».

Вот уже и Россия была далеко и как будто бы война мировая была окончена, но в бухте Константинополя было огромное количество кораблей.

В России продолжалась братоубийственная бойня, накал которой поддерживали западные страны.

Да и продолжение пути было всё ещё небезопасным из-за большого количества плавучих мин.

Кшесинская рассказала:

«Капитан нашего парохода предупредил нас об этом. На носу парохода днем и ночью дежурил матрос, который должен был следить, не видна ли на воде мина. Ещё днём мину можно заметить, но мы все очень сомневались, чтобы он мог что-либо видеть ночью. В Черном море два раза будто бы встретили плавучую мину. Верно ли это было, не знаю, но так нам говорили. Что эта опасность была очень реальна, свидетельствуют постоянные несчастные случаи. Другую опасность представляли минные заграждения у всех больших портов. Правда, капитану давали точные данные о месторасположении минных заграждений, и днём по буйкам и створам можно было определить точно, какой курс держать. Но ночью это было невозможно, так как все маяки и портовые огни были потушены, поэтому ночью в порты мы не входили. При приближении к Венеции мы стояли на мостике, и капитан объяснял нам все сигналы, обозначавшие минное поле. Наш пароход шел все время ломаной линией, меняя курс часто и резко. Тут мы все действительно видели плавучую мину – небольшое чёрное пятно на воде. Говорили, будто их тысячами сорвало со дна морского. Их, конечно, старались вылавливать, но ещё долгое время эти мины причиняли много хлопот пароходам, и много было ещё несчастных случаев из-за них. Минные поля были скоро уничтожены, но часто противник бросал мины в неизвестных районах моря, не нанесенных на карты. Когда мы вышли из последнего минного поля и подходили к самой Венеции, то все невольно вздохнули – опасность наконец миновала.

Десятого (23) марта, когда солнце уже начало заходить, вдали мы увидели первые очертания Венеции, верхушку Кампанильи и других церквей. Колокола звонили к вечерней молитве, и мало-помалу Венеция стала показываться во всем своем величии и блеске. Те, кто любит Венецию, поймут, что чувствуешь, когда подходишь к ней. Мы это ощущали еще сильнее после всего пережитого. Ровно в восемь часов вечера наш пароход бросил якорь против Дворца Дожей».

И снова мысли, снова воспоминания о том счастливом, но безвозвратно ушедшем времени:

«Девятнадцать лет назад я была здесь с Андреем, и какими мы были тогда молодыми, веселыми, радостными и влюблёнными. Мы решили вспомнить старину и пойти поужинать в ресторан “Иль Вапоре”, где мы тогда часто ели. Андрей обещал нас туда довести, так как он уверял, что отлично помнит дорогу. Мы все сошли на берег, сделали обход площади Святого Марка и пошли по направлению к ресторану. Андрей, несмотря на прошедшие с тех пор годы, действительно прекрасно нашёл дорогу. Но, перед тем как войти в ресторан, мы должны были решить несколько вопросов: во-первых, каким капиталом мы все вместе располагали, то есть я, Андрей, Юля и Али. Набралось немного, но мы надеялись, что на холодный ужин и бутылку вина этого хватит. Второй вопрос был, пустят ли нас в наших потрепанных костюмах. После этого совещания, набравшись храбрости, мы вошли. Многие из сидевших в ресторане были хорошо одеты, но многие были не лучше нашего. Главное, нас пустили, и мы выбрали самый укромный уголок, как вдруг увидели надпись, что пальто просят снимать. Вова, который один остался в пальто, решительно отказался его снять, так как под низом он был действительно очень плохо одет, но его оставили в покое. Мы тщательно изучили меню и цены и нашли, что можем отлично позволить себе холодный ужин и бутылку шипучего “Асти Спуманте”. Чтоб поднять свой кредит в глазах прислуги и внушить к себе доверие, Андрей положил на стол свой золотой портсигар так, чтобы все его хорошо видели. Весь ужин, довольно сытный, нам стоил всего-навсего 38 лир».

А потом было прощание с пароходом, поезд и дорога во Францию до станции Кап-д’Ай, где была вилла Кшесинской. Андрей отправился провожать свою мать великую княгиню до Канн, где были заказаны для неё комнаты в гостинице «Grand Hotel», и вернулся обратно к обеду.

«Хотя горестно не хватало дорогих сердцу, все же я была счастлива, что я снова у себя с моими близкими на моей вилле “Алам”. Теперь начинается наша жизнь в эмиграции». Так закончила Кшесинская свой рассказ о самых трудных и трагических «окаянных днях» в своей жизни.

Шёл 1920 год. Сколько было потерь и утрат за три минувших года. Да, именно два года, почти три года назад всё началось в феврале-марте 1917-го.

На вилле, расположенной в чудном местечке, как бы там хорошо ни было, тревоги не отпускали. Вскоре после приезда Кшесинская встретила там великую княгиню Анастасию Михайловну, в то время уже вдовствующую Великую Герцогиню Мекленбург-Шверинскую, которая оказалась соседкой.

«Это была самая очаровательная женщина, которую я когда-либо встречала, с замечательно добрым сердцем, – вспоминала Кшесинская. – Она любила жить и умела наслаждаться жизнью, была всегда милой и любезной. Она очень полюбила моего сына, и, когда он был так болен в Каннах, перед войной, она навещала его, а когда поправился, то пригласила его пить чай на виллу “Венден”. Мы были рады встретиться с нею снова».

И вот самое главное:

«Мы часто говорили с ней о судьбе членов Царской семьи, которые находились в Алапаевске, в Сибири, недалеко от Екатеринбурга, где также был заключен её брат, Великий Князь Сергей Михайлович. Мы не знали достоверно, были ли они убиты или нет. Как возникали сомнения относительно Царской семьи, так были у нас и сомнения относительно алапаевских узников. Никто в то время на этот вопрос ответить не мог. Чтобы избежать осуждения, большевики распространяли слух, что все спасены. Мы все невольно верили этому и часто переходили от горя к радости, получая противоположные сведения об их судьбе; как горько было думать, что, если бы Сергей Михайлович послушался моих настойчивых просьб и вовремя уехал, он, может быть, был бы теперь с нами».

Вот так. Жесточайшее и подлое преступление было совершено ещё в июле 1918 года, а не только широкие слои эмигрантские, но даже близкие люди замученных и убитых не знали правды.

Кшесинская и великая княгиня Анастасия Михайловна вспоминали тех, кто им был близок и дорог. Особенно часто они говорили о великом князе Сергее Михайловиче. Анастасия Михайловна знала всю правду об отношениях Матильды с её братом, но нисколько не осуждала её. Жизнь есть жизнь, ну а Матильда оказалась в такой ситуации, что судить да рядить по поводу её поступков было просто мерзко. В конце концов, ведь не по её инициативе произошло знакомство. Так решили державные родители, и они привезли на выпуск в Театральное училище наследника престола. Ну а уж потом как сложилось, так сложилось…