Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Старая гвардия

— И, наконец, Иисус Христос! — воскликнул Алексей Петрович, останавливаясь напротив отца Ионы. — Если Бог послал своего Сына на землю в виде Христа, то он как бы послал частицу самого себя. Утверждение, что Бог един в трех ипостасях есть инстинктивное — изначальное — представление о единстве Бога и Мироздания. Посылка частицы самого себя в виде Христа к частицам самого себя в виде людей еще не значит, что это первое (и единственное) пришествие — лучше сказать: явление — Бога людям. До этого, как я уже говорил, Бог являлся людям то в виде птицы, то зверя, то еще кого-нибудь или чего-нибудь, в зависимости от потребностей самого человека видеть бога в том или ином обличье.

— Чем больше человек старается доказать существование Бога в виде человека же, бессмертного и всемогущего, как и в любом другом виде, — вдохновенно продолжал Алексей Петрович, подстегиваемый доброжелательностью своего слушателя, — тем меньше он в это существование верит. Невежество людей, которое не зависит от образования и рода занятий, с одной стороны, и посредничество любой церкви между человеком и богом, посредничество, которое есть та же власть и нажива, является той или иной формой существования Бога. Бога рождает страх. Напугайте хорошенько людей и пообещайте им избавить их от этого страха — и они в ваших руках. Или я не прав, отче? — остановился Алексей Петрович, посмотрел на отца Иону смеющимися глазами и плюхнулся на сундук. — Фу! — сказал он, улыбаясь. — Давно я так не философствовал. Сами виноваты, отче: чай у вас волшебный, а наливка — так и просто божественная, у кого угодно язык развяжет.

— Все в руках божиих, — смиренно произнес отец Иона и осенил крестом висящий на шее большой бронзовый крест. — Не вы первый, кто произносит подобные словеса, кто мудрствует на том же самом месте, на котором мудрствовали другие. Еще в начале века сего в Питере, в Москве и в Киеве собирались писатели, философы, ученые люди и служители церкви и рассуждали на тему, что есть бог и что есть человек. Дело не в том, как вы представляете себе бога, а в том, что Вселенная великая тайна есьм, великая и неразрешимая для человеков тайна, дорогой Алексей Петрович! — воскликнул отец Иона, задрав вверх бородку. — Бог есть душевное состояние человека, нечто идеальное и надмирное, в ком человек ищет разрешение смысла своего существования. А представляется он в виде человекоподобного существа или птицы, не суть важно. Важно, чтобы человек почаще заглядывал в свою душу и спрашивал у себя, зачем он пришел в этот мир и как мировой идеал соотносится с его, человека, существованием. Ваши рассуждения — суть рассуждения буддиста. Буддист отрицает бога; во всем, что происходит в мире, он видит причинно-следственную связь и неразрывность бытия. Для него важно самосозерцание и отказ от природы вещей, — с лукавой улыбкой заключил отец Иона.

— Так тем более! — воскликнул Алексей Петрович. — Если я, ничего не зная о верованиях буддистов, прихожу к тем же выводам, то в этом есть некое рациональное зерно. Разве не так? Но если бы мне пришлось выбирать между Христом и Зевсом, я выбрал бы Зевса с его детьми и родственниками. Это были боги, с которыми можно было разговаривать, спорить, которым можно было противоречить. И не удивительно, что древние греки создали столь восхитительную культуру, уничтоженную христианством и магометанством, до которой мы все еще никак не можем подняться…

Отец Иона сокрушенно покачал детской головой, точно ему было жалко заблудшего в трех соснах человека.

— Вот и ваш батюшка, Петр Аристархович, царство ему небесное, тоже все философствовал, философствовал… А за год до кончины стал приходить ко мне на исповедание и очень печалился своему неверию, своему душевному разладу. Царство ему небесное: с богом в душе преставился раб божий.

— Вы знали моего отца? — изумился Алексей Петрович.

— Вот там же, где вы сидите, сиживал и ваш батюшка. Большого ума человек был. Очень большого ума.

Алексей Петрович большого ума за отцом не числил, но вдруг увидел своего отца за этим столом, представил, о чем могли здесь говорить, и подумал, что, может быть, отец и был великого ума, но перед домашними не спешил этот свой ум демонстрировать. Он вспомнил снисходительную усмешку отца, слушающего споры молодежи, и только сейчас догадался, что отец слишком хорошо понимал, что его увещевания ничего не изменят, что молодые сами должны доходить до своих основ.

— Вы рассказывайте, рассказывайте, отче, — произнес Алексей Петрович взволнованным голосом. — Отец никогда не упоминал о встречах с вами, о своих поисках бога.

— И правильно делал: времена-то, сами знаете, какие. Да и что мне вам рассказывать-то? И не нужно ничего рассказывать: вы настолько похожи на своего батюшку, что я слушал вас и поражался, как вы во всем похожи друг на друга. Вот братец ваш, Лев Петрович, он другой породы, он в матушку вашу. Греха в том нету. Так господу нашему было угодно. Надеюсь, все живы-здоровы?

— Спасибо. Пока, слава богу, все живы-здоровы.

— И слава богу! И слава богу! — закрестился широкими махами руки отец Иона. При этом глаза его вдруг стали отсутствующими, засветились каким-то странным светом, так что у Алексея Петровича невольно дрогнула рука и потянулась было совершить крестное знамение, но остановилась, едва оторвавшись от стола.

— А вы заходите ко мне, заходите, Алексей Петрович, — вновь заговорил отец Иона, точно вернувшись откуда-то издалека. — На чаек, на наливочку. Или выговориться захочется — я всех слушаю. Может, умишком своим скудным присоветовать дельное не смогу, так ведь совет и не всегда нужен.

Алексей Петрович поднялся, сконфуженный. Стал прощаться. У двери запнулся, не зная, целовать ли ему руку священника, или просто пожать, но отец Иона сам обхватил его руку обеими своими детскими ручонками, потряс, а потом, привстав на цыпочки, поцеловал Алексея Петровича в щеку. И прослезился.

Прежде чем завернуть за угол, Алексей Петрович оглянулся на старый дом, перегораживающий переулок, изумленно покачал головой: надо же такому случиться! Он поразился той странной череде случайностей, начиная от встречи в коридоре редакции с Кунцевым, которая привела его в этот переулок, в тесную квартиру отца Ионы.

«Да, действительно, дело не в мудром совете, а в желании одних высказаться и в умении других выслушать», — подумал Алексей Петрович, чувствуя в душе своей успокоение и мир.

И пошагал по узкой тропинке, вытоптанной в снегу через сквер, пытаясь вспомнить, был он когда-нибудь в этих местах или не был. Здесь жива еще была та старая Москва, которую он помнил с детства, с ее деревянными домами, липовыми аллеями вдоль небольших прудов и зарослями сирени.