Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Старая гвардия

На Александре был свитер домашней вязки, коричневые вельветовые брюки и парусиновые башмаки. Широкое лицо его казалось еще шире от улыбки, неудержимо растягивающей губы, волосы были спутаны, на левом плече белое известковое пятно.

Аннушка быстро подошла к мужу, взяла его под руку, произнесла, смущенно помаргивая большими серыми глазами:

— Это мой муж, художник Александр Возницын. Просто Саша. — Повела рукой, представляя другую сторону: — А это твои, Саша, гости.

Возницын слегка наклонил голову.

— Здравствуйте. Очень рад, что вы пришли на мою выставку, — заговорил он глуховатым голосом. Показав рукой на лестницу, ведущую на второй этаж, пригласил: — Милости прошу.

И все, сразу же посерьезнев, стали подвигаться к лестнице, но ступить на нее пока никто не решался.

Аннушка, стоя рядом с мужем, отчищала платком его плечо и тихо корила:

— Ну где ты успел так вымазаться? Горе ты мое!

И тут Зинаида, оглянувшись, увидела Василия Мануйлова. Василий стоял позади всех рядом с высоким носатым парнем и смотрел на Зинаиду каким-то странным взглядом, то ли не узнавая ее, то ли пытаясь что-то вспомнить. Наткнувшись на этот взгляд, Зинаида тут же отвернулась, почувствовав, как болезненно сжалось ее сердце. «Что же это он… без Мани-то?» — подумала она и крепко прижала к своему боку руку Ивана.

— Ты чего? — склонившись к ней, тихо спросил Иван Спиридонович.

— Нет, ничего, — ответила Зинаида и упрямо тряхнула красивой своей белокурой головкой: — «И правда, чего это я? Все в прошлом. Да и в прошлом ничего не было… — Но что-то подсказало жалобным голоском: — А ведь могло быть».

До самого закрытия толпой ходили по двум залам от картины к картине, возвращались назад, спрашивали у Александра, почему он выбрал именно эти сюжеты и темы, а не другие, почему нет почти ничего о рабочем классе, о тех переменах, что происходят в жизни каждый день и каждую минуту? Спорили, шумели, смотрительницы музея неодобрительно поглядывали на этих необычных посетителей, и только присутствие среди них известного художника удерживало их от решительного вмешательства: музей все-таки, а не базар какой-нибудь.

А Возницин, отвечая на вопросы и тоже иногда ввязываясь в спор, с тихой радостью думал, что как же все-таки хорошо, что он художник и что его творчество нужно вот этим людям. Он вспоминал открытие выставки, хмуро-неодобрительные взгляды одних, сочувственные других, снисходительные третьих — и как все переменилось, когда на выставке неожиданно появился Жданов, — неожиданно даже для устроителей выставки. И точно так же, как когда-то Киров, постоял у одной картины, у другой, скупо похвалил:

— Очень нужное, очень полезное дело делаете, товарищ Возницин. Мы, большевики, заняты реальным социалистическим строительством, нам нужно искусство, которое бы реалистически отражало дела партии и народа. — Пожал руку и ушел, едва пробежав глазами вторую половину выставки.

Все повторилось, как и при Кирове: лица просветлели, губы растянулись в улыбки, зазвучали восклицания, охи и ахи, чужие руки восторженно трясли его руку, но все это уже не радовало, а потом, когда официальная часть закончилась, Возницин долго в служебном туалете мыл с мылом руки, и все казалось, что кожа еще не чиста, что слипаются пальцы и под ногтями застряла невыводимая грязь.

Когда переходили из одного зала в другой, Зинаида улучила момент и повернулась лицом к Василию Мануйлову, которого все время чувствовала за своей спиной. Иван Спиридонович в это время, отпустив руку жены, о чем-то разговорился с Вознициным, а свекор со свекровью ушли вперед.

— Здравствуй, Вася, — произнесла Зинаида, протягивая руку Василию. — Ты что же это… без Мани?

— Да вот… — замялся Василий, бережно обнимая пальцами теплую ладошку Зинаиды, и посмотрел на своего спутника, будто ища у него поддержки. — Сынишка приболел, температурит. Говорят, зубы лезут… — И, спохватившись: — А это мой товарищ, Дмитрий Ерофеев. Работаем на одном заводе.

Зинаида мельком глянула на Ерофеева и почувствовала себя неуютно под тяжелым пристальным взглядом его пасмурных глаз. Однако и ему протянула руку, и когда их ладони встретились, невольно поежилась: рука Ерофеева была сухой, как дубовая кора и такой же грубо шершавой. Высвободив руку, Зинаида отвернулась от Ерофеева, кивнула головой в сторону Ивана Спиридоновича:

— А это, Васенька, мой муж. Он учитель. — И тут же, вспомнив: — Ты-то учишься?

— Пока нет, — нахмурился Василий, но объяснять, почему не учится, не стал.

Зинаида смотрела на него сбоку. Она заметила незнакомую ей жесткость скул и линии рта, резко очерченную горбинку вислого носа, а на виске несколько серебряных нитей ранней седины. Подумалось: видать, жизнь у Васьки не медом мазана, если он до времени седеть начал. И сердце у Зинаиды защемило жалостью.

— Что, бывшая любовь? — спросил Ерофеев, когда они с Василием шли по набережной Фонтанки в сторону Невы.

— Кто? — не понял Василий, вспоминавший в эти минуты Зинаиду: ее глаза, голос, улыбку, фигуру, тепло ее ладони.

— Ну, эта… Зинаида.

— А-ааа. Н-нет. Бывшая подруга жены. Вместе работали, жили в одной комнате общежития.

— Красивая, — после продолжительного молчания заключил Ерофеев и бросил недокуренную папиросу в неподвижную воду канала.

Шли молча, глядя прямо перед собой. Молчание не тяготило их нисколько.

Над Ленинградом висело прозрачное светлое небо, говорящее о близости белых ночей. Со стороны Финского залива слышались протяжные гудки пароходов и короткие рыки буксиров. Дребезжали трамваи, нетерпеливо вякали клаксоны редких автомобилей.

Прощаясь, Ерофеев задержал руку Василия в своей руке, спросил:

— Как ты думаешь, Вась, почему женщины так… такие непостоянные?

Василий посмотрел Димке в глаза — в них было ожидание и тоска.

— Ты поссорился с Любашей?

— Нет, не поссорился. Но с ней что-то происходит. Она отдаляется.

— Она не беременна?

— Н-не знаю. Вроде нет, — замялся Димка. — Ты думаешь…

— Предполагаю. Женщины всегда отдаляются, когда в них зарождается другая жизнь, — с убежденностью произнес Василий. И, озаренный нечаянной догадкой, добавил: — Тащи ее в загс, Дмитрий. Даже если она будет сопротивляться. И тогда все разрешится само собой. Ведь вы же любите друг друга, так чего ждать? Если хочешь, я помогу.

Димка кивнул головой, но не столько соглашаясь с Василием, сколько своим мыслям, повернулся и, сунув руки в карманы плаща, пошагал на противоположную сторону улицы.

Стоя на задней площадке трамвая, Василий долго еще видел его сутулую фигуру, постепенно растворяющуюся в дымке прямого, как струна, проспекта.