Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Старая гвардия

— Правда? — изумился Алексей Петрович, высоко вскидывая густые брови. — Какая жалость! Однако должен вам заявить со всей ответственностью, что не поют они совсем не кстати. Лучше бы они все-таки пели. Впрочем, для моего слуха что пение, что писк, что щебетание, что чириканье, что карканье — говорят, вороны каркают! — ничем друг от друга не отличаются. Вместе с тем, должен признаться, что когда поет соловей и рядом же каркает ворона, то разницу я улавливаю… с грехом пополам. Но порознь… — И он, вздернув плечи и придав своему лицу непомерное страдание, широко развел руками, однако, заметив, что спутницы его готовы тут же забросать его вопросами и подвергнуть сомнению его признание, скромно потупился и произнес: — Кстати, разрешите представиться: Задонов, Алексей Петрович, — испытующе обвел женщин глазами, но ничто не вспыхнуло в их ответных взорах, ни один мускул не дрогнул на их румяных щеках, и он лишний раз убедился, что читают газету «Гудок» почти исключительно одни железнодорожники, а книги его еще не дошли до провинции.

Выяснилось, что черноглазую женщину напротив зовут Татьяной Трифоновной, а слегка раскосую, что у окна наискосок, — Раисой Ивановной, что они действительно учителя, все из Петрозаводска и едут в Москву на совещание учителей общеобразовательных школ, так что никакой интрижкой на длительное время здесь даже и не пахнет. Ну, разве что если судьба занесет его когда-нибудь в этот самый Петрозаводск…

Раиса Ивановна была помоложе своих коллег, побойчее, да и, судя по всему, поумнее, но именно она откровенно выказывала Алексею Петровичу свою неприязнь, так что Алексей Петрович сосредоточил на ней все свое внимание, решив склонить ее на свою сторону во что бы то ни стало… так, из спортивного, как нынче стало модно выражаться, интереса. Для этого он должен был отыскать в характере Раисы Ивановны некую «ахиллесову пяту», щекоча которую острыми репликами, сперва вызвать у женщины замешательство, а потом протянуть ей руку, признав за нею если не равенство с самим собой, то определенные ее достоинства, — способ проверенный и дающий почти всегда требуемый результат.

Судя по лицам женщин, они только что о чем-то горячо спорили, следы этого спора особенно ярко проступали на лице Раисы Ивановны: тут были и обида, и нежелание признать обвинения в свой адрес, и обычное женское упрямство.

О чем могут говорить, а тем более спорить, три женщины, оказавшиеся вместе по воле случая, давно знакомые и знающие друг о друге почти все, если учесть, что Петрозаводск — наверняка город небольшой и учителей там должно быть не так уж много? О проблемах школьного образования? О революционно-классовых позициях? О мировой революции? О планах второй пятилетки? Вряд ли. Тогда непременно были бы возбуждены все спорщицы. Нет, тут что-то личное и касающееся исключительно Раисы Ивановны. А что может касаться исключительно Раисы Ивановны? Скорее всего, ее личная жизнь: женщины, особенно учителя, большие любительницы покопаться в личной жизни своих коллег, потому что вся их профессиональная жизнь расписана по пунктам, повторяется изо дня в день и не несет в себе ничего нового, — разве что новые инструкции наробраза, далеко не всегда отвечающие потребностям жизни. А вот личная жизнь — совсем другое дело.

Еще Алексей Петрович успел заметить, что если Раиса Ивановна очень недовольна его появлением, то две другие женщины, наоборот, если и не рады, то и не огорчены. Следовательно, он избавил их от тягостных объяснений или даже наскоков более решительной и категоричной подруги.

— Хотите, я вам скажу, о чем вы тут только что спорили? — спросил Алексей Петрович, оглядывая спутниц таинственно прищуренными глазами. И, не дожидаясь согласия, принялся заманивать их в свою ловушку: — Так вот, милые дамы, в нетерпеливом ожидании моего явления пред ваши прекрасные очи вы здесь… только что… буквально за минуту до моего стука в дверь… говори-или о то-о-ом…

— Вы что же, подслушивали под дверью? — резко прервала его интригующе таинственную речь Раиса Ивановна. — По-моему, это верх неприличия! А на вид вы производите впечатление образованного человека… Или нынешние мужчины окончательно потеряли стыд и совесть? Можете не оправдываться, я и так знаю, что вы скажете…

Алексей Петрович вскинул вверх руки, изобразив на своем лице целую гамму стремительно сменяющих друг друга чувств, воскликнул восхищенно:

— Помилуйте, когда бы я успел подслушать? Тем более что, когда я достиг вашего купе, здесь стояла такая тишина, что я даже усомнился: есть ли здесь хоть одна живая душа.

— Слышали вы или не слышали, — уже даже и не столько учительским, сколько директорским тоном резала Раиса Ивановна, — а только лично меня совершенно не интересуют ваши необыкновенные способности угадывать чужие разговоры. О чем мы говорили, это наше дело, а не ваше. И здесь вам не цирк.

— Разумеется, разумеется, — согласился Алексей Петрович, уже уверенный, что «пята» отыскалась: Раиса Ивановна, скорее всего, из тех мужененавистниц, которые однажды обожглись на поприще любви и теперь в каждом мужчине видят своего лютого врага. А обожглась Раиса Ивановна потому, что она — женщина умная, властная и целеустремленная. Такие, добиваясь многого на профессиональной стезе, чаще всего терпят поражение именно в личной жизни: здесь они оказываются наивны и беспомощны.

— Я вовсе не собираюсь настаивать на своем. Не хотите, как хотите, — отступил Алексей Петрович на исходные позиции. — Должен, однако, вас уверить, что мужчины, как и женщины, не все одинаковы, хотя на уме у мужчин в отношении женщин, вы правы, одно и то же. Так они, бедняжки, в этом и не виноваты. В чем же вина мужчин, если вы все так хотите им понравиться? И вины женщин в этом их извечном желании тоже никакой нет. Все это естественно, но цивилизация облекла этот естественный процесс в разнообразные одежды условностей, правил, традиций и установлений. Вы посмотрите, как просто все у детей лет этак до пяти-шести. Скажем, подходит девочка к мальчику и предлагает ему: «Давай двужить». А он ей: «Не фочу: я с киской двужу».

Рядом с Алексеем Петровичем раздался всхлип, и Варвара Сергеевна зашлась беззвучным смехом, закрыв лицо руками и раскачиваясь из стороны в сторону. Она бы расхохоталась и во весь голос, но приличия, приличия… Зато Татьяну Трифоновну приличия, судя по всему, не так стесняли, как других, и она рассмеялась громко и безудержно. Только Раиса Ивановна сердито глянула на Алексея Петровича своими умными серыми, слегка раскосыми глазами, передернула плечами и произнесла ледяным голосом, почти не разжимая зубов:

— Самомнения вам, однако, не занимать стать. И уж, конечно, вы абсолютно уверены, что сделали в области взаимоотношения полов исключительно гениальное открытие…