Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Старая гвардия

Преувеличивает, конечно, но наверняка известно ему многое. Можно было бы с Троцким покончить раз и навсегда хоть завтра, но существование Троцкого и его безудержная ненависть к Сталину сегодня приносят больше пользы, чем вреда. Вот когда будет покончено со всей и всякой оппозиционностью, которую проще всего связать именно с Троцким, только тогда, и ни часом раньше, придет конец и самому Троцкому.

С минуту Сталин бездумно и неподвижно смотрел вдаль, не видя ничего. Только пальцы его беспокойно перебирали края легкого френча, будто отыскивая в нем застрявшую колючку. Потом, очнувшись, он обвел взором горизонт.

Ничего не изменилось: море оставалось таким же сонным, только солнце, еще не погрузившись в воду, наполовину утонуло в дымке, принявшей свинцовый оттенок. На него, на солнце, можно было смотреть, даже не прищуривая глаз.

Когда-то Сталин писал стихи о борьбе добра и зла, но и лирики там хватало. Некоторые он и сейчас помнит наизусть.

Сталин пошарил в своей памяти, извлек оттуда цветистую вязь рифмованных строчек, написанных им еще в семинарии:

Он подумал, что стихи не так уж плохи, хотя нагнетание условий для возвращения сына в голодный край может быть бесконечно и к самому возвращению не имеет никакого касательства. И все же, если бы он не был Сталиным, а оставался Сосо Джугашвили, их можно было бы издать отдельной книжкой. Но Сталин и стихи — понятия несовместимые, как голый Сталин, купающийся в море. Он и сам бы смотрел на вождя, сочиняющего стихи, с презрением. Слава богу, что никто из лизоблюдов не додумался сделать эти стихи эталоном поэтического творчества. А лизоблюдов, увы, слишком много, и ожидать от них мржно всяких пакостей. Иные даже политические речи товарища Сталина возводят в ранг художественных… А может, это скрытая издевка? Не дураки же писатели, чтобы не понимать разницу между политической речью и художественной… Впрочем, вождь в глазах народа должен выглядеть… должен сиять подобно солнцу, а такие беспринципные людишки, как Бабель и Мехлис, очень хорошо умеют оформлять это сияние. Так что пусть пока кривляются.

Раздевшись до гола и аккуратно сложив одежду на топчан под грибок, неуверенно переступая кривыми ступнями по расползающемуся в разные стороны сухому песку, Сталин приблизился к воде, потрогал ее ногой, затем стал осторожно входить в воду щупающими шагами.

Говорят, если погружаться в воду постепенно, шаг за шагом, то тем самым можно укрепить нервную систему. При условии, конечно, что эту процедуру повторять как можно чаще. Крепкие нервы вождям особенно необходимы.

Когда вода дошла почти до подбородка, Сталин оттолкнулся от дна и поплыл. Но проплыл всего метров десять и повернул назад: ощущаемая всем телом черная глубина пугала непредсказуемостью и непознаваемостью, заставляя думать о малости и бренности своей плоти, — занятие совершенно ненужное, бесполезное, а в его положении так даже вредное.

Признаться, раньше никаких отвлекающих от дела мыслей он за собой не замечал, но в последние годы, особенно после смерти жены… Неужели как раз в этом и сказывается возраст? Не в физическом и умственном оскудении, а именно в невольном желании заглянуть в какие-то запредельные дали, сокрытые от человеческих глаз. А еще — в томительном неравнодушии к молодым женщинам…

Пока растирался полотенцем, пока одевался, с гор потянуло прохладой, над головой тревожно завздыхали сосны и кипарисы. Но уходить не хотелось. Вздохи деревьев напомнили, как в молодости он впервые увидел море и какое ошеломляющее оно произвело на него впечатление.

Случилось это в Батуми в 1901-м году. Он уже тогда считал себя настоящим революционером, во всяком случае, вполне определил свою судьбу. Но, как оказалось, это были преувеличения молодости. По характеру своему он не подходил для должности революционера. Бунтарь — да, но свобода, равенство, братство — это было не для него. Случись другие обстоятельства, он, Иосиф Джугашвили, сын бывших крепостных крестьян, мог бы стать разбойником, атаманом какой-нибудь шайки. И какое-то время он таки им и был: партии нужны были деньги, деньги принадлежали купцам и банкирам, и Джугашвили, получивший в полиции кличку «Рябой», эти деньги добывал элементарным грабежом организованной им шайки. Энергия в нем била через край, искала выхода. Героями его мечтаний были не Маркс или Робеспьер, а Коба — кавказский Робин Гуд, защитник бедных и обездоленных. При этом Иосиф Джугашвили не столько любил бедных, сколько ненавидел богатых и всякое начальство. В конце концов, бедных любить вовсе не обязательно, как нельзя любить самою бедность. Не любовь движет миром, а ненависть, зависть и страх. Ненависть к богатым и начальству есть оборотная сторона любви к бедным и обездоленным. Но главное, чтобы в любви и ненависти над тобой не было никого: ни царя, ни бога, ни черта, ни отца с матерью. Хочу — казню, хочу — милую…

Теперь он суть Сталин, вождь революционного пролетариата России. Так, во всяком случае, о нем говорят и пишут друзья и недруги. И это недалеко от истины. На пути к высшей власти он обошел всех интеллигентов с их ученостью и высокомерием. Значит, именно он, единственный из всех, единственный из ста пятидесяти миллионов человек, населяющих огромную страну, оказался на правильном пути, единственный, кто понял не только революцию, но и душу народа, эту революцию совершившего… нет! — принявшего в ней участие. А это повыше всякой учености и всяких теорий.

Вот — море, огромное и никому не подчиняющееся. Вот он, Сталин, — такая малость в сравнении с этим морем. Так и с Россией: не то что глазом охватить невозможно, но и воображением. И миллионы людей, и каждый на особицу, и каждый жаждет «придать хаосу столько регулярности и форм, сколько потребно…» Следовательно, не против шерсти, а по. Угадай желания народа, убеди его, что ты действуешь в соответствии с этими желаниями — и он поверит тебе, пойдет за тобой. Может быть, потом он разберется и поймет, что это не совсем то, чего он желал, и даже совсем не то, и завели его не туда, но это будет потом, когда придут новые поколения. Новые поколения выдвинут новых вождей, но лишь тот из них поднимется на самую вершину, кто сумеет понять свой народ и кто найдет в себе силы отвечать его глубинным интересам.