Пётр Федоренко - Лепта

Он будто не слышал вопроса, вдруг заулыбался, стал говорить, что напрасно согласились выставлять в Белом зале, здесь блики. Надо было просить другой зал. О картине — ни слова, да с тем и ушел: неотложное дело вспомнилось.

Александр Андреевич пожал плечами. Дело так дело. Спасибо за помощь.

И еще помнилось, как Федор Петрович Толстой, вице-президент Академии художеств, позвал к себе и показал на крепкого, загорелого старца, который покойно сидел в кресле среди разубранных гостей.

— Участник бунта 14 декабря двадцать пятого года, помните ли это событие? — сказал Федор Петрович тихонько.

— Помню, очень помню тот день, — ответил Александр Андреевич и всмотрелся в лицо старика, против воли отыскивая на виске его родимое пятно, которое помнил всю жизнь. Декабрист был другой человек, не тот прапорщик, которого Александр Андреевич видел на Сенатской площади. Вот они теперь каковы стали — бунтовщики двадцать пятого года — старики.

Толстой, видно, собирался представлять их друг другу, но Александра Андреевича отозвал кто-то: что делать, теперь и он был интересен Петербургу.

И еще в его памяти жила боль… На днях в Михайловском театре шел «Ревизор». Александр Андреевич обомлел, когда увидел объявление о спектакле. Стало быть, помнят Николая Васильевича в Петербурге. Он съездил, купил билет, а вечером сидел в партере.

Он словно на иголках сидел, ожидая начала представления. Наконец занавес пошел, открылась сцена. И Городничий произнес первую фразу: «Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам едет ревизор».

Александр Андреевич тотчас закрыл лицо руками. Ему увиделась комната Гоголя, сам он, похожий на остроклювую птицу, читающий «Ревизора». В одну минуту римская жизнь пронеслась перед Александром Андреевичем. Этот спектакль, который он смотрел сквозь слезы, был приветом ему из той далекой, солнечной поры. Никогда она не возвратится.

О Гоголе Александр Андреевич горевал безысходно. Он сердцем чувствовал, что не только болезнь скосила его великого друга. Гоголь умер, разуверившись в искусстве, а без искусства не могло быть у него жизни…

Часто стучат колеса на стыках рельсов. Вот наконец и Петергоф. Надо, обязательно надо побывать у великой княгини. Не упустить случая обрести расположение сильных мира сего. О выставке княгиня и так знает, без ее ведома ничего не делается, а все же лучше приехать самому, показать свою преданность. Завтра выставку посетит государь. Завтра все решится…

Александр Андреевич вышел из поезда и направился на привокзальную площадь к извозчикам, чтобы ехать в Сергиевку, на собственную дачу ее высочества.

Александр Андреевич узнал, что Иван Сергеевич Тургенев в Петербурге, спросил его адрес и направился в гостиницу Клея, что на Михайловской улице, с визитом. Тургенев тотчас отложил бумаги, встал из-за стола:

— Кстати вы, Александр Андреевич. В Петербурге нигде так не сближаются, как за обедом, а особенно в беседе после обеда. Я приглашаю вас… к Донону. Вы теперь в России человек новый, вам надо заводить знакомства, а люди, с которыми я вас сведу, — весь журнал «Современник». Народ там прекрасный, умный, образованный, мыслящий. Соглашайтесь.

Александр Андреевич не отказался. С Тургеневым он готов куда угодно. Он полюбил его за одно то, что Тургенев откликнулся горячим словом на смерть Гоголя, назвав Гоголя в некрологе великим писателем, за что и отсидел месяц на съезжей, а потом был выслан в деревню.

— Инициатор обеда поэт Некрасов — душа-человек, я очень люблю его, но вы, Александр Андреевич, обратите внимание на Чернышевского, — продолжал Тургенев. — Весьма острый ум. Мне и то вот от него пришлось несладко. Разругал мою «Асю»… {91} 91 …разругал мою «Асю»… — имеется в виду статья Н. Г. Чернышевского «Русский человек на rendez-vous». Он вам может быть очень полезен. Я охотно перезнакомил бы вас со всеми нужными людьми, но жаль, через два дня уезжаю в свое родовое Спасское. Надо, дорогой Александр Андреевич, решать крестьянский вопрос. Хоть все им отдам, а перестану быть барином, я твердо решился.

— Иван Сергеевич, — живо спросил Александр Андреевич. — Растолкуйте мне, что сейчас творится в России? Ведь это истории поворот, если произойдет освобождение крестьян?

— Ваша беда, Александр Андреевич, как русского художника, в том, что вы не знаете теперешней Россия. Она уж давно созрела для новой жизни…

— Для лучшей жизни?

Тургенев улыбнулся:

— Разумеется… Она созрела и для нового искусства.

Александр Андреевич закивал согласно:

— Вы правы. Это и я понимаю…

В назначенный час Александр Андреевич вышел из Эрмитажа, с выставки своей картины, пересек Дворцовую площадь и открыл дверь известного всему Петербургу заведения Донона у Певческого моста на Мойке. Робко, косясь на зеркала и завитки лепки на стенах между зеркалами и на зал, переполненный публикой, стал он отыскивать Тургенева. Но тот сам увидел его и громко окликнул:

— Александр Андреевич! — и сейчас же вскочил с места, подвел к застолью. — Вот, господа, рекомендую: художник Иванов — наш римский отшельник.

Александр Андреевич посмотрел на «господ»: лица незнакомые, любопытствующие; люди молодые и немолодые, одеты в скромные сюртуки. Стал знакомиться. Ему пожимали руку, называли фамилии. На Некрасова, лысеющего, желтолицего, наверное больного, он посмотрел пристально. Усадили его в центре стола, между Тургеневым и Некрасовым. Напротив был Чернышевский, длинноволосый, в круглых очках. Поглядывая на Александра Андреевича, Чернышевский продолжал говорить своему соседу:

— Нет, нет, лучше не развиваться человеку, нежели развиваться без влияния чувств и мысли об общественных делах.

— Весь «Современник» в сборе, — сказал Некрасов Александру Андреевичу тихим голосом. — Один граф Толстой в отсутствии. Уехал в деревню освобождать крестьян.

Сидевший рядом с Некрасовым господин с длинными холеными усами, кажется, его фамилия Панаев, весело подхватил:

— Вы слышали, господа, как отнеслись крестьяне к тому, что граф Толстой задумал их освободить? Прежде всего они подумали, что это какой-то новый способ обмана, но в чем этот обман — сообразить не смогли и сказали графу, пусть-де все останется по-старому.

Тургенев перебил его:

— Об этих делах мы еще успеем… Первый тост нужно нам обратить к человеку, который вернулся в Россию после двадцативосьмилетнего отсутствия… плод подвижнической жизни которого — его картина «Явление Христа народу» — находится сейчас в Зимнем дворце. Для него сейчас каждый человек, встреченный на улице или здесь, Россия, незнакомая, полузабытая. Для него сейчас каждое слово о России — откровение. Оценим же по достоинству его жизнь и труд и поздравим с возвращением!