Пётр Федоренко - Лепта

Уловив русскую речь, Саффи улыбнулся, спросил по-итальянски:

— Новый гость из России?

— Нет, на этот раз из Италии. Синьор — русский художник, живущий в Риме.

— Ах, так? Вы любите Италию, синьор художник? Вы должны знать, Италия будет свободной. Вы полагали, мы побеждены?.. Занимается заря новой борьбы. Если бы от Италии не осталось ничего, кроме скал и пепла, то и тогда из этих скал и пепла раздавался бы призыв к борьбе.

Александр Андреевич подал руку незнакомцу, и тотчас он показался ему не таким уж незнакомцем: где-то видел этого человека.

— Нет ничего выше свободной Италии, — сказал с чувством Саффи, поднимая брови, и Александр Андреевич узнал его: это был тот самый проповедник, с которым ему однажды пришлось ехать в Неаполь.

— Вы меня не помните? Впрочем, столько лет, столько событий… мы ехали однажды в дилижансе.

Саффи всмотрелся.

— Нет, не помню.

Александр Андреевич облегченно вздохнул. Он просил Герцена свести его с Мадзини, а того не оказалось в Лондоне, но это даже лучше, что не Мадзини, а старый знакомый ему встретился. Тут можно сразу приступить к делу, самому важному и необходимому теперь. Он заговорил с ними, едва вошли в калитку, благо возле дома оказалась беседка, увитая плющом. Сразу даже лучше: как с моста в воду.

— Александр Иванович, и вы, синьор Саффи, подождите минуту… Вот с чем я приехал к вам, Александр Иванович, открою вам свою тайну: я утратил религиозную веру, которая давала мне силы работать картину. Теперь нет этой веры. Я ведь пережил сорок восьмой год. Теперь у меня глаза раскрылись. Я увидел, что всякий народ и всякая историческая эпоха сообщают небу свои нравы и обычаи, что небо таково, каким хотим его мы видеть. Но если нет неба, то есть бога, стало быть, живописное искусство должно теперь получить новое направление, новые горизонты. Я все последние десять лет неустанно искал это направление. Есть у меня кое-какие работы, но я не знаю: то ли это, что нужно людям… Укажите мне идеалы, символы нового искусства. Вот зачем я приехал к вам, зачем хотел видеть вас и Мадзини.

Александр Андреевич затеребил бороду. Герцен удивленно, очень удивленно смотрел на своего гостя.

— Вот вы как? Вот на что ушли ваши десять лет! Стало, не потеряли вы их бесполезно. Да вот мы у Саффи спросим, что он думает об идеалах нового искусства…

Саффи свел брови:

— Синьор художник — мыслящий человек. Это прекрасно. Нам предстоит борьба. Новое искусство не может быть в стороне от борьбы, оно должно позвать к борьбе.

«Только бы не окончилось общими словами, — испугался Александр Андреевич, — надо им поточнее сказать, чего хочу».

— У художника много задач, — сказал он, — если у него за плечами косная академическая школа, ему нелегко избавиться от образов и сюжетов старой школы. Дайте мне сюжеты и образы нового искусства, чтобы я мог касаться главного, самого важного, что нужно людям.

Герцен обнял его, потом отпустил, потом негромко, а волнением, сказал:

— Дорогой Александр Андреевич, вот что я скажу вам. Вот что скажу! Вам надо в Россию ехать. Посмотреть ее жизнь, ее страдания, ее боли. Я не могу в нее вернуться ни при каком царствовании, а вы можете и должны. Россия вам подскажет образы и сюжеты {88} 88 …Россия вам подскажет образы и сюжеты… — А. И. Герцен посвятил памяти А. Иванова статью, впервые опубликованную в «Колоколе», № 22, 1 сентября 1858 года, за подписью: Искандер. В статье приведен отрывок из письма А. Иванова, объясняющий причину его приезда в Лондон к Герцену: «Следя за современными успехами, я не могу не заметить, что и живопись должна получить новое направление. Я полагаю, что нигде не могу разъяснить мыслей моих, как в разговоре с вами, а потому решаюсь приехать на неделю в Лондон, от 3 до 10 сентября…» Статья Герцена начинается скорбным вздохом: «Еще раз коса смерти прошлась по нашему бедному полю, и еще один из лучших деятелей пал — странно, безвременно. Дворовые косари помогли его подкосить в то самое время, как он усталой рукой касался, после целой жизни труда и лишений, лаврового венка…» , подскажет, что писать в первую очередь. Чем глубже вживетесь в современность, тем быстрее отыщете цель. Художник, как и всякий другой деятель, должен работать в котле событий.

— В котле событий…

В голосе Герцена столько убежденности, не поверить ему нельзя.

— Папа́ приехал! Здравствуй, папа́, — неожиданно раздались возле беседки детские голоса. — Мы ждем тебя, папа́!

Александр Андреевич увидел двух девочек в белых платьицах. Одной было лет десять, другой — двенадцать — тринадцать. Герцен отозвался:

— Сейчас идем.

Разговор прервался. Оно и к месту. Главное-то сказано. Главное сказано… Александр Андреевич и потом, за обедом у Герцена, повторял про себя: «В котле событий работать, в котле событий…» — он в эту минуту чувствовал себя способным работать в таком котле, чувствовал необходимость ехать в Россию.

Обед был шумный. Герцен жил славно, много у него было друзей, были маленькие и большие дети. Александр Андреевич любовался им: это прекрасно, что в крайнюю минуту есть кому открыть сердце. Сидел Александр Андреевич за обедом рядом с Саффи. И им он любовался. Беды не сломили итальянца, он верит в победу. Александр Андреевич пожал Саффи руку, пошутил:

— Неужели забыли, мы с вами вместе ехали в Неаполь…

Потом он вспомнил, что в Неаполь ездил к Машеньке, и вздохнул: Машенька не забывалась никогда. Пусть она будет счастлива…

Непривычный звук: стук колес на стыках рельсов… Некогда ездил Александр Андреевич в Петергоф на извозчике, а теперь едет по вновь построенной железной дороге. За окном мелькают станционные постройки, полосатые шлагбаумы, усадьбы и дачи петербургских чиновников. Александр Андреевич, откинувшись на сиденье, поглядывает в окно, отдыхает от беготни и суеты петербургской. Слава богу, картина наконец установлена в Эрмитаже, он едет в Петергоф, в Сергиевку, пригласить президента Академии художеств ее высочество великую княгиню Марию Николаевну {89} 89 Мария Николаевна (1819—1876) — великая княгиня, президент Академии художеств с 1852 года. на открытие выставки.