Пётр Федоренко - Лепта
- Название:Лепта
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Современник
- Год:1984
- Город:Москва
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Пётр Федоренко - Лепта краткое содержание
Используя интересный, малоизвестный широкому читателю фактический материал, П. Федоренко воспроизводит события политической, культурной жизни России первой половины XIX столетия.
В книге мы встречаем таких деятелей русской культуры, как Брюллов, Гоголь, Тургенев, Герцен, оказавших свое влияние на творчество Александра Иванова.
Лепта - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
«На днях оставил Афины русский художник по архитектурной части, Иванов, воспитанник Императорской Академии художеств и брат академика Иванова, известного по картине своей «Явление Спасителя на Иордане». Архитектор Иванов провел здесь семь месяцев. С неутомимым усердием и примерною добросовестностью успел он вымерить храмы: Парфенон, Эрехтея, Тезея, Бескрылой Победы и Пропилеи — именно все те памятники, которые были воздвигнуты в самое цветущее время архитектуры в Греции…» {94} 94 На днях оставил Афины русский художник… — А. Иванов переписал для брата бумагу русского посланника в Греции Озерова, который предсказывал труду С. Иванова европейскую известность.
Но скоро Александр Андреевич отложил перо. Отчего-то сегодня все трудно давалось. Надо на утро оставить переписывание. Он разобрал постель, разделся, лег, зная, что сон долго не придет, но только закрыл глаза, как увиделась ему студия. Он обрадовался и стал искать в ней место новому чистому холсту… Все старое прочь, все отодвинуть, убрать, упаковать. Теперь это никому не нужно. Но что-то мешало найти это место: лезли навстречу какие-то громоздкие шкафы, лакированные коляски…
Вдруг кто-то обхватил его голову и крепко сжал у висков. Как больно. Да что же это такое?
— Пусти!.. Кто ты? — сказал Александр Андреевич и проснулся от мучительной головной боли.
Вначале ему подумалось, что он в Риме, что рядом Сергей, он даже окликнул его. Но сейчас же опомнился, сжимая виски, осторожно поднялся, не зажигая свечи, отыскал на полке венецианского зеркала пузырек с каплями доктора Тарасова, торопливо, на ощупь открыл пробку и капнул лекарство прямо в рот.
Боль не сразу, но утихла. А сна больше не было. Какой уж тут сон! В бессоннице полезли черные мысли, вспомнились неприятности. Они-то обступили его со всех сторон.
Он вспомнил, что на днях в журнале «Сын отечества» появилась статья о картине. Это был пасквиль, в котором каждая фраза — оскорбление и унижение художника… Писал статью человек, далекий от живописи. А публика приходит на выставку с номером журнала и рассматривает картину одним глазом, другой обращая в статью и из нее черпая понятие о картине. Самое же огорчительное, что написано это, говорят, с ведома и согласия Федора Антоновича Бруни. Понять никак не мог Александр Андреевич, почему Бруни против него? Почему Бруни так жесток с ним? В пору, когда формируется мнение публики, напечатать такую статью — значит принести вред, который, может, потом ничем и не поправить.
Перед глазами Александра Андреевича мельтешили лица важных сановников и сановниц: хмурой и снисходительной Марии Николаевны, розовощекого Адлерберга, отсылающего его решать судьбу картины к Марии Николаевне. Увиделся Бруни с лентой Станислава через плечо. Медленно и четко он произносил: «В настоящее время нет еще возможности писать картины на сюжеты из русской истории… Она мало разработана».
Александр Андреевич вдруг подумал: надо согласиться на условия Марии Николаевны. Получить то, что она даст, и этим кончить петербургский кошмар. Чуть утро он поедет к великой княгине. Будь что будет, он согласен и на две тысячи ежегодно.
Кажется, тут он заснул, потому что, когда открыл глаза, было утро. Боль ушла. Только под глазами были огромные темные круги. «Не напугать бы ее высочество», — подумал он и тотчас принялся собираться в дорогу. Стоя перед зеркалом, он секунду поразмышлял, какой жилет надеть: черный или белый? Предстать перед ее высочеством надо бы в белом. Затем облачился во фрак с темно-синим бархатным воротником, перекинул через руку пальто и вышел.
Утро занималось ровное, чистое, теплое. В этом увиделся добрый знак. Вскоре оказался он на пустынной в этот час Университетской набережной, у Академии художеств, куда судьба уготовила ему ходить каждый день на свою выставку. Он посмотрел немного на дремлющих сфинксов, на еле различимый в утреннем тумане силуэт Исаакиевского собора, на шпиль Адмиралтейства, который уже блестел в лучах тихой зари. Потом решительно повернул к Академии.
Сонный служитель с ворчанием и кашлем показался на стук, узнал, широко распахнул дверь.
— Не спится, ваше благородие?
— Не спится. Хочу подняться к картине.
— Там темно еще.
— Ничего. Посижу перед дорогой. В Петергоф ехать…
— Воля ваша, — старый солдат пропустил Александра Андреевича, — это ж сколько народу здесь перебывало. И то. Я, если б можно, не уходил от картины.
— Спасибо за добрые слова. Спасибо.
Александр Андреевич поблагодарил солдата и машинально повернул направо, к себе домой, в батюшкину квартиру. На миг показалось: выйдут сейчас навстречу ему батюшка с матушкой, сестры. Он голоса их услышал:
«— Пришел!
— Саша! Ты жив, мой мальчик!
— Александр! Как ты долго не был!»
Он со вздохом отогнал видение, никто не выйдет к нему. Некому. И направился в Античную галерею, где помещалась картина.
В утреннем сумраке картина и этюды, расставленные и развешанные возле нее, едва угадывались. Он озабоченно стал поправлять их, некоторые отодвинул, чтобы не лезли в глаза, не отвлекали, потом сел у окна напротив картины. Сегодня она уже не будет принадлежать ему.
— Что ж, простимся? — сказал он вслух, обращаясь к Иоанну Крестителю. Глаза Иоанна не были видны, но Александр Андреевич знал их выражение. Иоанн был его страдание, его гордость, его вера в добро, мир и любовь на земле. Разве не удался он? Разве создал Бруни хоть что-нибудь подобное, прости господи, что взялся сравнивать себя с этим маститым художником.
— Простимся…
И тут принялся Александр Андреевич подробно и пристально останавливаться на каждой фигуре, хоть они не были видны. Он знал каждое их движение. Вот рядом с аскетом-старцем юноша, полный жизни и энергии. Как долго не удавался контраст между концом и началом жизни. Сейчас в полумраке Александр Андреевич видит: это ему удалось.
Вот — раб. Он поверил Иоанну, ему легко поверить, потому что его жизнь без веры — ничто. Гоголь желал, чтобы лицо раба было страшным, с клеймом на лбу, с выбитым глазом, тогда ярче выступит на нем радость явления Христа. Но страшное лицо раба гипнотизировало, не давало перенести внимание на другие фигуры. Помнится, Сергей устрашился этого лица.
Если бы можно было запереться с картиной в мастерской хотя бы еще на год, пройти кистью еще раз все головы, уравновесить цвета и свет солнца! Тогда яснее стала бы мысль картины любому непосвященному и неподготовленному. Никому не понадобилось бы заглядывать в листок «Сына отечества»…
Опять эта статья вспомнилась. Но теперь, рядом с картиной, он подумал о ней спокойно. Ведь он трудился над полотном неустанно и честно. И разве не найдутся люди, которые оценят хотя бы его порыв указать им путь к счастью?
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: