Амиран Урушадзе - Кавказская война. Семь историй

После полуденного намаза имам позвал пленных к себе. Шамиль появился в простой и не очень опрятной одежде, но в сопровождении отряда телохранителей.

«Если русские выдадут мне сына, то я отпущу вас в Тифлис, а в противном случае изрублю всех и пошлю в ад», — угрожающе проговорил имам.

«Шамиль! — отвечал Орбелиани. — Если бы нас было и втрое более, то и тут виды правительства не позволили б согласиться на твое предложение. Государь наш ценит нашу жизнь, хотя он в один час может сотней других заменить каждого из нас; но благо государства важнее нашей жизни, и потому ты не думай о возможности выменять нас на своего сына…»

Дерзкий ответ прапорщика не смутил Шамиля. Он очень хотел вернуть своего старшего сына Джамалуддина, выданного аманатом (заложником) во время битвы за Ахульго в 1839 году. Пленников отправили в Дарго. Здесь их бросили в глубокую темную яму. По воспоминаниям Орбелиани, мюриды злобно напутствовали затворников: «Тут будете вы сидеть, пока не пришлют сына Шамиля или пока издохнете, как христианские свиньи».

Орбелиани и его товарищам приходилось тяжко. Их плохо кормили и почти постоянно держали в сырой яме. При этом Шамиль и некоторые его наибы относились к пленным почти с симпатией. В самом начале мая в Дарго прибыли сразу несколько видных сподвижников имама. Особенно Орбелиани запомнился гехинский наиб Ахверды-Магома, об успешных набегах которого хорошо знали не только в горах и на Кавказской линии, но и в Тифлисе. Наиб был человеком среднего роста, но плотного сложения, лет сорока. Пригласив русских офицеров на беседу, он обратился к ним с такой речью: «За вас, друзья, Шамиль просит сына своего, которого он нежно любит; он надеется получить его и потому держит вас в таком месте, откуда вам трудно бежать; а чтобы вы убедительнее просили и чтобы начальство ваше, зная ваше несчастное положение, легче склонилось на его требование, он скудно кормит вас; но вы военные и не должны терять твердости духа, терпения и мужества. Богу угодно наказать вас, и Он наказал; угодно будет спасти вас, Он спасет, а потому не унывайте и сохраняйте бодрость душевную. Посмотрите на меня и Шамиля: сколько уже бедствий претерпели мы, сколько ран покрывают тело наше, сколько раз мы были в когтях смерти в Гимрах, в Тилитле, в Ахульго!.. В последнем, видя, что нам нет там спасения от русских, мы собрали до ста пятидесяти человек надежнейших мюридов, взяли семейство Шамиля, состоявшее из двух жен и двух сыновей, из которых один был раненый, третий, старший (Джамалуддин. — А. У. ), передан был уже генералу Граббе, спустили друг друга на веревках по ужасным скалистым обрывам на берег Койсу и с шашками в руках бросились на вашу цепь; бой был отчаянный. Одна из жен имама убита и брошена там на месте; другой сын ранен картечью; мы взяли обоих на плечи и наконец пробились, оставив из ста пятидесяти девяносто пять человек убитыми. Мало ли мы испытали горя и не от одних только русских, но даже от своих, мусульман, противившихся принять и исполнять шариат! Но твердо и мужественно преодолевали мы все бедствия, и теперь, как видите, находимся в лучшем положении. Бог велик! Никто не знает, что еще предстоит нам. Да будет Его воля, без которой ничего не делается. Так и вы теперь в несчастии, но, даст Бог, оно пройдет — и вы будете наслаждаться новым счастьем». Счастье Ахверды-Магомы оставило его спустя два года после этих слов, когда он был убит. Место гехинского наиба в 1846 году занял Магомет-Мирза Анзоров.

Говорил с Орбелиани и сам Шамиль. Говорил, конечно, о сыне. Однажды он сказал грузинскому князю, что мучает пленников за страдания Джамалуддина. «Как Шамиль! — возражал Орбелиани. — Разве ты не знаешь, как счастлив твой сын?»

В России девятилетнему Джамалуддину дали фамилию Шамиль и отправили учиться в Александровский сиротский кадетский корпус, который размещался в Царском Селе. Здесь он пробыл почти два года, выучил русский язык. 4 октября 1841 года сына Шамиля зачислили в знаменитый 1-й кадетский корпус. В нем учились сыновья императора, в том числе наследник-цесаревич Александр Николаевич, будущий царь-освободитель Александр II.

Джамалуддин учился весьма посредственно, но, по воспоминаниям однокашников, был хорошим товарищем, ловким и смелым кадетом. Николай I помнил его историю, относился к сыну Шамиля со вниманием и даже позволил ему писать отцу. Текст одного из писем от 4 ноября 1847 года сохранился: «В продолжении 8-ми лет нашей разлуки, я не имею никакого известия о вас и о матушке и не знаю, чему приписать ваше молчание. Неужели вы забыли того, который ежеминутно вспоминает и молит Всевышнего о сохранении здоровья вашего. Поверьте, любезный батюшка, что молчание ваше сильно огорчает и беспокоит меня и даже служит причиною, что я не могу учиться так, как бы следовало, при всех тех средствах, какие я имею по милости монарха русского, который печется о нас, как о собственных детях своих. Я воспитываюсь в первом кадетском корпусе, и представьте себе наше счастье, дети великие князь Николай Николаевич и Михаил Николаевич, каждый день, во время лагеря бывают у нас и вместе с нами обучаются фронту. Вообще все попечения, какие употребляются при воспитании нашем, так велики, что трудно выразить их. Все это я пишу от самого чистого сердца и, ежели когда-либо приведет Бог обнять вас, тогда буду иметь случай лично благодарить вас за то, что отдали меня на воспитание в Россию. В настоящее время я понял, как необходимо и любопытно всякое познание в науках, и ежели бы вы известили меня о себе, тогда в сто раз было бы веселее поводить время в полезных и приятных для меня занятиях. Теперь опишу вам, как я провожу время: каждый день, исключая пятницы и воскресения, в продолжении 6-ти часов, учусь по-французски, по-немецки, по-русски и разным другим полезным наукам, танцованию (так в тексте. — А. У. ), к которому я очень приохотился, а также и гимнастике; одним словом, я провожу время приятно и с большою для себя пользою. Еще раз умоляю вас, любезнейший батюшка, напишите мне хоть несколько строчек, тогда я буду знать, что вы не забыли меня и желаете, чтобы я писал к вам о себе. Прощайте, дорогой и неоцененный мой родитель, желаю вам доброго здоровья и всего лучшего в этом мире. Остаюсь всегда послушный и любящий вас сын ваш».

Нам неизвестно, знал ли о письмах сына-заложника Шамиль. Из текста приведенного послания ясно, что Джамалуддин не получал ответов отца. Как бы отнесся имам к такой нравственной русификации сына, благодарившего Шамиля за то, что тот «отдал» его на воспитание в Россию?

Пленный Орбелиани пытался уверить Шамиля в благоденствии его первенца. «К чему послужат эти науки и просвещение, — задумчиво проговорил имам. — Сын мой сделается гяуром и погибнет. Возвратите мне сына, ему не нужно ничего более как знать арабский язык и Алкоран (Коран. — А. У. ). Бог умнее нас всех, он послал нам эту святую книгу, что нужно нам, то в ней сказано, чего там нет, того и не нужно».