Андрей Зарин - Северный богатырь. Живой мертвец [Романы]

— А теперь они при государе?

— Никак нет. Их величества изволили на стройку уехать.

— Так ты, может, проведешь меня! — сказал Брыков и дал ему второй рубль.

Лакей совершенно был куплен; его лицо выразило полную готовность.

— Пожалуйте! — тотчас же сказал он и услужливо распахнул дверь.

Брыков вошел и снял свою шинель. Два лакея, сидевшие на конике, тотчас встали и с изумлением смотрели на смелого посетителя.

— Сюда пожалуйте! — и лакей стал взбираться по широкой винтовой лестнице.

Они вошли в огромный зал, затем прошли ряд небольших комнат, и лакей, пошептавшись с другим лакеем, сдал Брыкова, сказав:

— Он доложит, а вы подождать изволите!

Семен Павлович остался в небольшой круглой комнате; посредине ее стоял круглый стол, вокруг него чопорные кресла, а вдоль стен, увешанных картинами, чинно стояли золоченые стулья. Брыков с замиранием сердца стал дожидаться. Прошло минут пятнадцать, потом в высокой комнате гулко раздались шаги, и Брыков едва успел повернуться, как увидел Грузинова.

Тот сразу узнал его, и его красивое лицо осветилось улыбкой.

— А, дорожный товарищ, — весело сказал он, — крепостной музыкант! Ну, с чем пожаловали?

Брыков смущенно поклонился и, прежде чем начать говорить, невольно покосился на недвижно стоявшего у дверей лакея.

Грузинов заметил этот взгляд, радушно кивнул своему гостю головой, сказал: «Пройдемте ко мне!» — и пошел из зала.

Они прошли несколько комнат и очутились в небольшом рабочем кабинете, убранном с совершенною простотой.

— Здесь я отдыхаю, — сказал Грузинов, — садитесь и говорите, а я ходить буду!

Он стал ходить по комнате большими шагами, но тотчас остановился, едва Брыков, начав свой рассказ, сказал:

— Я прежде всего должен извиниться в обмане.

— Что вы не крепостной и не музыкант? — быстро перебил его Грузинов.

— Да! Я — Брыков, бывший офицер нижегородского драгунского полка, которого государь вычеркнул из списков за смертью! — и Семен Павлович рассказал все: и о своей невесте, и о брате, и о попытке отравления, о ложном известии о смерти, о резолюции государя и полном разорении.

Грузинов стоял перед ним, и по его лицу было видно, как искренне он сочувствовал Брыкову.

— Удивительное приключение, — задумчиво сказал он, — невероятное!

Брыков встал со стула.

— Я слыхал о вашем значении при государе. Молю вас, примите во мне участие, замолвите свое слово!

Грузинов остановил его движением руки и покачал головой.

— Годом раньше, это было, — сказал он с горькой усмешкой, — а теперь я недалек от опалы. Под меня подкапывается всякий… — Он опустил голову, но потом быстро поднял ее и с ободряющей улыбкой взглянул на Брыкова. — Но я вам все-таки помогу! Я извещу вас, когда и как просить самого царя. Это — все, что я могу. А пока вам надо сходить к графу Кутайсову. Это — прекрасный человек, и я скажу ему о вас.

Брыков поклонился.

— Дело в том, что по виду крепостного вам жить нельзя. Чулков живо узнает правду, и тогда вы пропали. Надо предупредить его! Вы пойдете к Кутайсову, он направит вас к Палену — и все уладится. К графу идите завтра же, прямо на дом. Он здесь живет. Идите утром, часов в десять!..

— Чем я отблагодарю вас! — с жаром сказал Брыков, горячо пожимая руку Грузинова.

— Э, полноте! Оставьте адрес, чтобы я мог оповестить вас!

Брыков написал свой адрес и радостный направился домой.

Переходя площадь, он увидел государя. Последний ехал верхом, жадно посасывая сок апельсина. Рядом с ним ехал Пален, немного позади адъютант Лопухин.

«И в руке этого человека моя жизнь, имущество и любовь», — подумал Брыков, быстро склоняя свои колени.

Он вернулся домой. Сидор встретил его и сказал:

— Опять был этот квартальный и опять ему рубль дал.

— Почему?

— Ждать хотел, а потом меня в часть вести.

— Но за что же?

— А просто ваши рубли приглянулись, — сказал Иван, — им покажи только! Кушать прикажете?

— Давай!

Брыков сел есть и за едой стал расспрашивать Ивана о Башилове.

— Что, — говорил Иван, — господин сам хороший! Кабы у нас деньги были. А то надеть нечего. Ведь как заведутся какие, сейчас в карты, а начальство — на гауптвахту! Так и живет месяц дома, месяц там!

Брыков улыбнулся.

— А сходить к нему можно?

— Отчего нельзя? У Адмиралтейства они завсегда сидят. К ним пущают!

— Завтра же к нему схожу, — сказал Брыков.

Он лег спать, а проснувшись сел писать письмо. Он писал Ермолину о своих делах: о дороге, встрече с Грузиновым, о своих двух днях в столице и о начале хлопот. Потом он стал писать Маше, моля ее о терпении и описывая свою любовь. Ее образ вставал у него перед глазами, как живой. Ему сделалось невыносимо грустно. В пустой комнате было неприятно, оплывшая свеча горела трепетным светом, за перегородкой мирно храпели денщик и Сидор.

— Брат, брат! Что я тебе сделал? — с укором произнес Брыков, и у него невольно выступили на глазах слезы.

Едва Семен Павлович проснулся на другой день, как Сидор тотчас сказал ему:

— Аспид-то этот уже тут!

— Какой аспид?

— А квартальный! «Хочу, — говорит, — на этого крепостного поглядеть».

Брыков нахмурился, но тотчас же вспомнил, сколько неприятностей может сделать ему этот квартальный, и, быстро одевшись, вышел на другую половину избы.

Квартальный в коротеньком мундире с невероятно высоким воротом, в ботфортах и кожаной треуголке, маленький, толстый, с заплывшим лицом, сидел развалившись на лавке и говорил денщику Ивану:

— Кабы твой барин был не военный, а, так сказать, по примеру прочих, так мы за этот самый картеж из него веревку свили бы, потому что…

Но тут вошел Брыков, и квартальный оборвал свою речь. В Семене Павловиче сразу чувствовался барин, и квартальный быстро поднялся при его входе, но потом вспомнил, что перед ним крепостной, и обозлился.

— Ты это что ж, — закричал он, — порядков не знаешь?! Приехал, да вместо того, чтобы в квартал явиться, нас ходить заставляешь? А? Что за птица?

Брыков вспыхнул и забылся при виде такой наглости.

— Хам! — закричал он. — Да я тебя велю плетьми отстегать! С кем ты говоришь?

Квартальный отшатнулся и вытянулся в струнку.

— Я, ваше бла… го… — начал он и тотчас одумался. По его жирному лицу скользнула лукавая улыбка, он вдруг принял небрежную позу и заговорил: — Эге-ге! Что-то удивительно нонче крепостные говорят! Совсем будто и господа!

Брыков изменился в лице, а Сидор хлопотливо заговорил:

— Ну, что, ваше благородие, еще выдумали! Ен — известный музыкант, у барина в почете, вот и избаловался!

— Ты мне глаз не отводи, — сказал ухмыляясь квартальный, — знаем мы эти побасенки! Идем-ка лучше, музыкант, в квартал. Там дознаемся, каков ты есть крепостной.