Станислав Федотов - Благовест с Амура

— Ходун? — шепотом спросил Скобельцын побратима.

— Ходун, — кивнул Никанор.

— Мертвый?

Никанор пожал плечами.

Еще постояли, всматриваясь и вслушиваясь. Собаки жались к ногам. Пятно не двигалось.

И тут до их ушей долетел стон. Слабый, но, без сомнения, человеческий.

Охотники переглянулись и осторожно двинулись в упадину. Их опередили собаки, которые стон тоже услышали и, видать, сами решили, что стонавшему человеку нужна помощь. Они залаяли звонко, весело, словно сообщая раненому, что помощь пришла и теперь все будет хорошо.

Пятно оказалось распластанной на снегу тушей большого медведя, из-за мохнатого плеча которого виднелось чернобородое окровавленное лицо. Рядом валялись лыжи и ружье, а поодаль — лисий малахай.

К удивлению охотников, победитель шатуна оправился очень быстро. Он, собственно, и не был серьезно ранен, если не считать глубокой рваницы на голове: ударом лапы зверь едва не снял скальп, но в последнее мгновение человек успел отклониться, и лишь два когтя наискось через весь лоб вспороли кожу до кости. Узкая длинная полоска ее свисала с правой брови, прикрывая глаз. Кровь на лице успела подсохнуть, и вид человека был устрашающим. Тяжело дыша, он сидел возле перевернутой на спину медвежьей туши, прикладывал к царапине снег и болезненно морщился.

Молчал.

Молчали и охотники, занявшись медведем: осматривали, пригодна ли к хозяйству шкура, стоит ли ее снимать. Ползимы прошло, медведь и в берлоге-то отощал, а тут еще пошатался без пищи и совсем запаршивел, шкура местами облысела, шерсть висела клочьями.

Лайки покрутились возле туши, успокоились и легли на снег.

— Матерый был зверюга, — покачал головой Скобельцын и обернулся к раненому. — Чем ты его увалил-то? Чтой-то я и раны не вижу. Кровишши натекло — аж до земли протаяло, а раны не видать. Шилом, что ль, тыкнул — так это ж какое шило требуется?

Человек заозирался:

— В снегу нужно поискать, — сказал хрипло. — Штык должен быть. — И добавил наконец-то: — Спасибо, мужики! Если б не вы, замерз бы к хренам собачьим.

— Богу скажи спасибо, — отозвался Скобельцын. — Не надоумил бы нас с Никанором пойти охотничать, не привел бы к твоему следу…

Человек поднял лицо к небу, что-то прошептал и перекрестился. Да, видно, попал пальцами в рану, невольно охнул, подобрал висевший лоскут кожи и попытался приложить ко лбу. Не вышло.

— Перевязать надобно, — сказал Скобельцын и обратился к Никанору по-орочонски: — У тебя живичка есть, брат? — А сам сбросил на снег заплечный мешок и, достав из него кусок холстины, оторвал узкую полосу.

Никанор бросил заниматься медведем, сожалеюще махнул на него рукой и только тогда ответил побратиму:

— Как не быть? Живичка у всякого орочона есть. Не будет живички — чем раны лечить?

Он выудил из-за пазухи кожаный мешочек, развязал туго затянутую горловину и выдавил густую мазь на подставленную холстину. Григорий растер мазь по ткани и, тщательно приложив на место оторванный со лба кусок кожи, принялся за перевязку. Между делом спросил:

— Как тебя как кличут-то, меченый?

— Герасим Устюжанин. А можно и так — Меченый. Это, видать, теперича на всю жизнь.

— И то! А я вот — Григорий Скобельцын, казак пограничный. А это побратим мой — Никанор.

— Никанор? Имя — русское, а что говорил — непонятно. Это по-каковски?

— А тебе не все ль едино? — Григорий закончил перевязку, осмотрел, все ли ладно — остался доволен. И Герасиму все-таки ответил: — Орочон он, народец такой тут имеется — орочи. На Амуре ведь что ни речка, то свой народ.

Устюжанин потрогал повязку, кивнул благодарственно:

— Спасибо, Григорий. — И вроде бы удивился: — А мы что ль на Амуре?

— Нет. Но Амур — недалече. Верст тридцать с гаком. Так, говоришь, штыком ходуна завалил? Навроде не солдат — откуль штык-то взял?

— Можно сказать, нашел, — помрачнел Устюжанин. — На Аргуни, где-то пониже Цурухайтуя, на зимовье наткнулся. А в нем — скелет. Видать, солдат беглый. Ружье там было солдатское, со сломанным замком и штыком. Ну, ружье у меня свое, а штык взял, почистил, к своему приспособил. И вот — пригодился.

Пока шла перевязка, пока русские разговаривали, Никанор утоптал площадку, набрал неподалеку сушняку и запалил костерок. Остро заточенным топориком — тоже подарок Григория — отрубил у медведя заднюю лапу, ловко ободрал, ножом срезал куски мяса. Что-то бросил в походный котелок, что-то — собакам. Мясо в котелке засыпал доверху снегом и поставил на огонь.

— Надо штык поискать, — сказал Герасим. — Он еще пригодится.

— А ты куда путь держишь? — поинтересовался Скобельцын. — Сам, случаем, не беглый?

— Пограничная жилка взыграла? — усмехнулся Герасим. — Я вольный охотник, на подряде у Гаврилы Машарова. Слыхал про такого купца-золотопромышленника?

— Слыхать слыхал, а видеть «таежного Наполеона» не доводилось. А тебя-то сюдой каким хивузом [32] Хивуз — резкий зимний ветер (местн.). занесло? Хватить мурцовки [33] Хватить мурцовки — отведать лишений (местн.). захотелось?

— Про мурцовку не скажу, потому как не знаю, — покачал головой Устюжанин. — А на Амур послал меня хозяин. Прознал, что вот-вот генерал-губернатор начнет сплавляться, и отправил как бы прежде генерала разведать, много ли тут зверя пушного да мясного, да с кем торговать можно. Видать, решает для себя, стоит ли деньги на сплав давать, не убыток ли будет.

— И бумага на то есть?

— А как же, — ухмыльнулся Герасим. — Все, что надо, имеется. Показать?

— Утресь поглядим, — махнул рукой Скобельцын. — Уже темняется, все ухряпались. Никанор, — обратился он к орочону, — солнце заходит. Как — заночуем?

— Заночуем, однако, — отозвался побратим. — Мало-мало мясца поедим и заночуем.

Они соорудили над кострищем юрту — островерхий шалаш, обложенный пихтовыми лапами, для сохранности тепла едва ли не до половины высоты присыпанный снегом; сами устроились на лапнике вокруг костра, в котором стояли два обрубка сухостоя; осенью древесина напиталась влагой и потому не горела, а медленно тлела, дыша ровным теплом. Дыма было немного, да и тот силой тяги уносился вверх.

— Герасим, — подал голос Скобельцын, — ты бы все ж-таки сказал, как ходуна увалил. Авось пригодится.

— А чего сказывать? — отозвался Устюжанин. — Твоя правда — Бог помог. Кабы не снег глубокий, шатун бы меня раньше нагнал, и вряд ли я бы против него устоял. А тут иду, слышу — позади будто зверь ревнул… Оглянулся, а он в яму провалился и, видать, от неожиданности взревел. Гляжу — выбирается, в снегу барахтается. Ну, я лыжи скинул — на них ведь не повертишься, — штык к ружью приладил…

— Так вот взял и приладил? — не поверил казак.

— Да нет, — досадливо возразил Герасим. — Я ж сказал: штык приспособил сразу, как нашел, а потом снял, чтоб за ветки не цеплялся.