Станислав Федотов - Благовест с Амура

Буссе не оставалось ничего другого, кроме как подчиниться.

Позже Геннадий Иванович записал в своем «судовом журнале»: «Н. В. Буссе удивлялся и не мог понять дружеского моего обращения с моими сотрудниками-офицерами. Он никак не мог допустить, чтобы начальник, облеченный огромной самостоятельной властью в крае, мог дозволять подчиненным рассуждать с ним, как с товарищем, совершенно свободно оспаривать его предположения. Я старался одушевлять моих сотрудников и постоянно повторять им, что каждый командированный офицер должен быть проникнут чувством своей необходимости и полезности для блага Отечества, что только при отчаянных и преисполненных опасностей действиях наших мы можем предупредить потерю края и навсегда утвердить его за Россией. Вот что связывало всех нас как бы в одну родную семью. Весьма естественно, что это было непонятно не только Буссе, но и высшим распорядителям в Петербурге».

Точно так же «высшим распорядителям» и окружению их, за малым исключением, были чужды и непонятны патриотические устремления Невельского и его офицеров. Патриотизм для этих «небожителей» обязательно сочетался с эпитетом «квасной» и представлялся в виде лаптей, серпа, деревянных трехрогих вил и прически «под горшок», а само слово «патриотизм» было в их обществе почти ругательным. Хотя призыв «За Веру, Царя и Отечество» произносили чуть ли не ежедневно.

Невельской успешно выполнил приказ по занятию острова Сахалин, о чем и отправил донесение, которое встретило генерал-губернатора в Красноярске.

Не зря говорят: «Человек предполагает, а Бог располагает».

Всю дорогу после Красноярска Муравьевы только и говорили что о сплаве по Амуру. Для себя выбирали, как будут плыть и на чем — на плоту, на лодке или пароходе. Катрин казалось, что на плоту будет интересней и, наверное, романтичней, но муж напомнил ей, как разбился плот с англичанами, и как Вагранов спасал их из ледяной весенней воды — поэтому плот как средство передвижения отпал навсегда. Они даже поспорили, сколько времени будут плыть — скорее или дольше, чем по Лене. Николай Николаевич считал, что дольше, хотя бы потому, что на Амуре, в отличие от Лены, нет лоцманов, и поэтому задержки будут неизбежны.

Отдельно обсудили, извещать китайцев о сплаве или нет.

С одной стороны, власти сопредельного государства должны быть в курсе, что творится на пограничной реке, и высказать свое мнение о происходящем. С другой — Амур еще не был определен как река пограничная. И даже его низовья, фактически уже принадлежащие России, не были никак закреплены.

— Пока что он до Уссури как бы ничейный, — говорил генерал, вместе с Екатериной Николаевной подпрыгивая на ковровых сиденьях, когда колеса экипажа попадали на ухаб или в рытвину. Последние до Иркутска 500 верст они уже двигались не на полозьях, а в большой карете, которую, неприятно морщась, называли рыдваном. И дорога была — не приведи господи! — но приходилось терпеть и беречь зубы и язык, особенно во время разговора. — Китайцы же полтораста лет назад проплыли по нему и по Шилке до самого Нерчинска, никого не спрашивая, хотя никаких прав на то не имели. Русские казаки — Поярков, Хабаров — первыми по Амуру прошли, следовательно, по всем канонам, река должна быть наша!

— Мне кажется, дорогой, — заметила Екатерина Николаевна, — с вопросом «кто первый» надо быть поосторожней. Я читала, что внук Чингисхана, Хубилай, стал первым императором всего Китая и владел землями до Байкала и Сахалина. И это было шестьсот лет назад, а не двести, когда на Амуре появились русские казаки. А Римской империи вообще принадлежало полмира, но ведь нынешний Рим на него не претендует. Ты себя называешь наследником Пояркова и Хабарова, и это так, но в переговорах с китайцами об этом, по-моему, лучше умолчать. Все меняется. Когда-то китайцы ушли с Амура, они, наверное, и сами не помнят, почему, и все в этих землях о них забыли. Потом пришли и ушли русские…

— Не сами ушли — силой заставили, — мрачно сказал генерал.

— Китайцев, может быть, тоже кто-то силой заставил, мы же этого не знаем, — возразила Екатерина Николаевна. — Главное: со временем все меняется, в том числе и границы государств. Вон в Европе как все изменилось за каких-то сто-двести лет, и никто не требует вернуть все назад. Тебе надо договориться о границах, которых требует новое время. Выгодных и для России, и для Китая. Чтобы в будущем не было оснований для войны.

Слова Катрин заставили Муравьева глубоко задуматься.

Путешествие в рыдване не прошло для Екатерины Николаевны бесследно. Поначалу по возвращении в Иркутск она чувствовала себя неплохо, а спустя несколько дней серьезно занемогла. Врачи уложили ее в постель, и после осмотра Штубендорф приватно сказал Муравьеву, что об участии Екатерины Николаевны в сплаве не может быть и речи. Путь неизвестный, что предстоит перенести — тоже: вдруг там зараза какая гуляет?

Известие об этом Катрин перенесла стоически — с одним лишь глубоким вздохом разочарования. Гораздо больше, по крайней мере, внешне, ее огорчила невозможность быть в Иркутском кафедральном соборе на молебне в «царский день» 17 апреля, день рождения государя наследника Александра Николаевича, и пасхальной заутрени, которую совершили сразу три архиепископа. Так получилось, что в Иркутске одновременно собрались Нил, которого назначили в Ярославскую епархию (не без содействия генерал-губернатора), Афанасий, прибывший на его место, и Иннокентий, святитель Америки и Сибири, приехавший обсудить с Муравьевым свое участие в сплаве, во исполнение давнишней идеи нести православную веру на Амур. С этой целью год назад он отправил своего сына, священника Гавриила, в Николаевский пост, а теперь и сам устремился на новые земли.

Заутреня Светлого Христова Воскресения получилась грандиозной.

Принаряженные прихожане собрались к храму задолго до полуночи. За две минуты до 12 часов торжественный благовест возвестил о наступлении великого праздника, и на паперть вышли сразу три архиерея — все в полном торжественном облачении с посохами и трикириями в руках. За ними шел причт собора. С пением «Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небесех, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити», под непрерывный трезвон колоколов, с горящими свечами, в сопровождении народа, они обошли храм и остановились у запертых западных дверей.

Обычно здесь священник, а за ним хором весь причт, троекратно возглашали: «Христос воскресе из мертвых, смертью смерть поправ и сущим во гробех живот даровав». На этот раз архиепископы произнесли песнь поочередно, хор их повторил, затем каждый возгласил «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его…» и рукой с зажатыми в ней крестом и трикирием начертал знамение креста перед дверями. Хор дружно спел: «Христос воскресе из мертвых…» — двери храма отворились и народ повалил внутрь.