Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Книга третья. Двойная жизнь

Наткнувшись на этого человека, таинственные посетители с достоинством протягивали ему сегодняшний номер газеты "Правда", сложенный таким образом, чтобы видна была лишь нижняя часть портрета товарища Сталина. Человек брал газету, совал ее в ящик стола, взамен выдавал номерок, точь-в-точь как в гардеробе.

Далее таинственные посетители попадали в коридор, шли мимо каких-то закрытых дверей, потом спускались по лестнице вниз, еще одна дверь, еще несколько ступенек, большое, теряющееся в полумраке помещение, заполненное театральным реквизитом, пропахшее пылью и мышами. Хотя посетители двигались почти на ощупь между нагромождением столов, стульев, холстов и прочего хлама, они чувствовали себя вполне уверенно: знать, совершали сей путь не впервой.

Наконец они достигали очередной двери, из-под которой пробивалась яркая полоска света, и попадали в более-менее опрятную комнату с полукруглым столом посредине, гнутыми стульями вокруг него, с портретами членов Политбюро на стене, оклеенной зелеными обоями, и несколькими картинами, выполненными в модернистско-авангардистском стиле, и большим холстом, полностью закрывающим противоположную стену, на котором был намалеван пейзаж, вобравший в себя все, что можно встретить от гор Кавказских до гор Хибинских.

Никто из входящих не произносил ни слова, не делал лишних движений, к столу шел уверенно и занимал, судя по всему, лишь ему одному предназначенное место, после чего замирал над столом нахохлившейся вороной. Как и все остальные.

В течение нескольких минут собралось ровно двенадцать человек. Едва последний занял свое место, откинулся угол холста со всеобъемлющим пейзажем, из-за холста вышел крупный мужчина в черной маске и шляпе, в черном пальто, уселся во главе стола и заговорил:

— Товарищи, — произнес он негромко, глядя прямо перед собой сквозь прорези в черном картоне. — Нами получено письмо с той стороны. Устное письмо, разумеется. Я изложу только суть этого письма…

Оратор сделал паузу, давая присутствующим время сосредоточиться и оценить услышанное. Никто будто бы не шевельнулся при его словах, но какое-то едва заметное движение над столом все-таки возникло: то ли сдержанный вздох, то ли темные фигуры разом качнулись в сторону председательствующего.

А тот заговорил снова, но уже голосом, очень похожим на голос Льва Давидовича Бронштейна, то бишь Троцкого, каким все присутствующие помнили его еще пяти-шестилетней давности: резким, чуть хрипловатым и усталым:

— Несмотря на громкие, особенно в последнее время, крики о грандиозных успехах индустриализации и коллективизации, провозглашенных и осуществляемых Сталиным и его подручными вопреки законам истинного марксизма-ленинизма, внутренние противоречия как в самой партии, так и в обществе, явившиеся следствием нарушения этих законов, постоянно и неуклонно нарастают, подобно снежному кому, катящемуся с крутой горы. Основы этих противоречий кроются не только в режиме управления партией и страной, который окончательно скатился к личной диктатуре Сталина, но и в повороте всей внутренней политики в сторону термидора, в сторону контрреволюции и азиатского произвола, в возрождении традиций великорусской государственности и самодержавности, патриархальной семьи, в сторону бюрократизации власти.

— Надо признать, — продолжал оратор, все более воодушевляясь, — что все попытки оппозиции, предпринятые в предыдущие годы на демократической основе и направленные на углубление революционного процесса, объективно привели к тому, что личная власть Сталина обросла новыми атрибутами и политическими подпорками. Следует также признать, что время открытой, легальной, демократической борьбы с личной диктатурой Генерального секретаря партии если еще не упущено безвозвратно, однако подходит к своему заключительному этапу, на котором Сталин постарается окончательно закрепить за собой безраздельную власть, подавив всех инакомыслящих, а также своих потенциальных противников. Если не использовать этот оставшийся до семнадцатого съезда партии незначительный исторический отрезок времени и тот факт, что еще многие советские институты, — как партийные, общественные, так и государственные, — находятся под непосредственным контролем и влиянием реальных противников Сталина, то полное поражение оппозиции и полное восторжествование сталинского режима станет свершившимся фактом…

Человек во главе стола говорил хорошо поставленным голосом, но голосом скорее актера, чем оратора. Он точно расставлял акценты, то понижая голос до трагического шепота, то слегка усиливая его громкость, но так, что слушатели невольно вздрагивали: им казалось, что человек чуть ли ни кричит, как кричал когда-то с трибун настоящий Троцкий. При этом каждый из присутствующих понимал, что участие в этом странном собрании смертельно опасно, но и неучастие опасно не меньше, однако они давно привыкли ходить как бы между двумя близко расположенными друг от друга металлическими сетками, по которым пропущен ток высокого напряжения, постоянно чувствуют это напряжение, от которого шевелятся волосы и по телу пробегают слабые разряды, в душе смирились с самыми страшными для себя последствиями, связанными с почти фатальной неизбежностью вольно или невольно потерять равновесие, качнуться в одну из сторон и погибнуть то ли на правой, то ли на левой сетке, так что иным, уставшим от ожидания и напряжения, хотелось, чтобы эти последствия наступили скорее. Между тем они все еще надеялись и верили, что можно что-то изменить: или как-то отодвинуть от себя эти смертоносные сетки, или выключить ток, или избавиться от того, в чьих руках рубильник, или сделать что-то еще более решительное.

Предыдущие годы, начиная с Октябрьского переворота, когда эти люди имели практически неограниченные возможности претворять в жизнь свои идеи, безжалостно истребляя представителей старого русского мира, доказали им, что они обладают определенными способностями в этом роде деятельности и необоримой волей к власти, а тот факт, что многочисленные возможности закрепить за собой власть были упущены одна за другой, что опасность подстерегала их совсем с другой стороны, откуда они ее не ждали, что, в конце концов, они оказались между этими проклятыми сетками с высоким напряжением, — все это объяснялось странным стечением субъективных обстоятельств, недостаточной решительностью и сплоченностью вождей, и даже известной интеллигентской щепетильностью определенных кругов. Не было бы в наличии нерешительности, разобщенности и щепетильности, во главе преображенной России стояли бы или Троцкий, или Зиновьев и Каменев, потому что русскому народу, с его рабской психологией, как и прочим народам, населяющим Россию, все равно, кто ими правит, а им, собравшимся в этой комнате, не пришлось бы таиться и опасаться за свою жизнь и жизнь близких им людей, они бы сейчас…