Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Книга третья. Двойная жизнь

— Да-да, товарищ Сталин, — посерьезнел сразу же Киров, и его серые глаза, только что лучившиеся восторгом, потемнели и сузились. — Руководство ОГПУ по Ленинграду и области докладывало мне о нескольких таких группах, разоблаченных в конце прошлого года…

— Мало того! — перебил Сталин Кирова, повернулся на носках, обошел стол и принялся выбивать трубку в хрустальную пепельницу.

Киров молча следил за каждым его движением.

— Мало того! Мне доложили, ко всему прочему, об активизации националистических течений в среде творческой интеллигенции. Эти течения захватывают часть работников наркоматов и даже ОГПУ. Евреи пытаются подпольно возродить пресловутый Бунд, они выпускают свою газету, имеют свой театр и в то же время везде твердят об интернационализме и слиянии наций в единую нацию. Украинцы создают свою самостийную организацию, русские — свою. Я уж не говорю об отсталых народах Средней Азии, где все еще сильны средневековые отношения. Не изжиты эти отношения и у народов Кавказа. Враги нашей партии и советской власти не складывают оружия, они лишь приспосабливаются к новым условиям, ищут и находят новые формы борьбы против индустриализации и коллективизации, против социализма, против власти рабочих и крестьян. А ведь мы о такой опасности говорили еще на шестнадцатом съезде. Но, судя по всему, партийные организации на местах благодушно относятся к проявлениям национализма, в особенности — великодержавного русского шовинизма.

— Да, товарищ Сталин, мы не должны ослаблять нашей бдительности и принципиальности в решении даже самой простой задачи. Это я понимаю, — подхватил Киров, уловив паузу в словах Сталина.

Глаза Кирова превратились в темные щелки: руководство ОГПУ по Ленинграду и области не докладывало ему о националистических организациях, это было что-то новое. Может, потому и не докладывало, что многие его руководители работали еще с Урицким и Зиновьевым, а последний, поговаривают, не теряет надежды вернуть под свое влияние вторую столицу Союза. Надо будет проверить и хорошенько прошерстить ленинградское ОГПУ, а то у них все тишь да гладь, да божья благодать.

И Киров отделался дежурной фразой:

— ЦК всегда может с уверенностью опереться на Ленинградскую парторганизацию и ее рабочий класс по всем вопросам социалистического строительства, товарищ Сталин.

— Вот и прекрасно, — удовлетворенно кивнул головой Сталин. — В то же время я думаю: не пришла ли пора нам, большевикам, в своей политике опереться, как говаривал Ленин, на национальную гордость великороссов? Пора отделить национализм от национальной гордости и национального достоинства, дать им простор и возможность творческого развития. Мы не должны растить иванов, не помнящих родства. А именно таких растит наша пропаганда и историческая наука. Например, Демьян Бедный слишком увлекается погромными стихами по части русской истории и традиций. Я уж не говорю о русофобстве Бухарина. Между тем русская история содержит много поучительного и возвышенного… Как ты, Мироныч, смотришь на такой взгляд в области национальных отношений?

Сталин поднял голову и остановил испытующий взор на лице Кирова, но Киров молчал, по опыту зная, что Сталин еще не закончил своей мысли.

— Не есть ли нынешние вспышки национализма, которые мы наблюдаем, выражением неудовлетворенности национального самосознания ведущей нации великороссов? — раздумчиво продолжал Сталин. — Мы думаем, что так оно и есть. Мы думаем, что не будет проявлением контрреволюционности и отступлением от интернационализма возрождение некоторых русских народных традиций. Более того, нам кажется, что изучение истории России… — с классовых, разумеется, позиций, — было бы тоже очень полезно для нашей молодежи.

Сталин прошелся до окна и обратно, остановился на полдороге, заговорил снова:

— Поучительно вспомнить, что победа польской армии над Красной армией в двадцатом году стала возможной не только благодаря стратегическим просчетам нашего командования, но и благодаря возросшему национальному патриотизму рядовых поляков, увидевших в освободительном походе Красной армии очередное посягательство на независимость своей страны. Разумеется, мы ни на минуту не забываем о националистической и империалистической пропаганде, направляемой в ту пору на оболванивание польских трудящихся. Однако эта пропаганда, надо признать, упала на благодатную почву. А нам в ближайшем будущем предстоит большая война, и без патриотизма, как концентрированного чувства любви к своему социалистическому отечеству, в ней не обойтись. Членам Политбюро надо будет хорошенько подумать над этими вопросами и придти к согласованному решению.

— Я целиком и полностью согласен с вами, товарищ Сталин! — с жаром воскликнул Киров, будто не заметив смены Сталиным официального обращения к нему на дружески-доверительное. — Я и сам частенько задумывался над этим вопросом и пришел к выводу, что если в том или ином народе существует некая тяга к самобытности, к сохранению своих лучших традиций, не противоречащих духу марксизма-ленинизма, не стоит гасить такую тягу, лучше направить ее в нужное для партии русло.

— Совершенно верно! — ткнул черенком трубки в сторону Кирова Сталин. — А вот некоторые через чур современные историки этого не понимают и пытаются истинную историю страны подменить неким суррогатом. Такое положение необходимо решительно исправить. Надо помочь старым русским историкам пересмотреть свои позиции и взглянуть на историю Великой России с классовой точки зрения, с точки зрения пролетариата…

— Полностью с вами согласен, товарищ Сталин, — подхватил Киров. — В законной борьбе с прошлым мы, что вполне естественно, не редко перехлестывали через край. Теперь, судя по всему, пришло время кое-какие перегибы начинать исправлять… Кстати, надо, как мне кажется, повнимательнее посмотреть на школьные и вузовские учебники по истории и географии, которые грешат ограниченностью и однобокостью изложения материала, — осторожничал Киров, в свое время приложивший руку к гонениям на историков старой школы, как и на всю Академию наук, квартировавшую в Ленинграде.

— В том числе повнимательнее посмотреть и на нашу застарелую любовь к администрированию, — подхватил Сталин, удовлетворенно кивнув головой, как бы еще раз прощая Кирову его прошлое. — Наш административный аппарат разросся до размеров непозволительных, он все более становится тормозом в нашем движении вперед. Как ты смотришь на эту проблему?

— Совершенно с вами согласен, товарищ Сталин, — остался на официальной позиции Киров, полагавший, что в таких серьезных делах он не имеет права переходить на приятельские рельсы. — Мы в Ленинграде все явственнее ощущаем глухое сопротивление как административного, так и партийного аппарата проведению в жизнь решений партии. Каждое такое решение приходится пробивать, проталкивать, преодолевая равнодушие чиновников всех рангов, их лень и безответственность, все большую склонность к бумажному творчеству. Наши попытки сократить советский административный и партийный аппараты наталкиваются на прямое сопротивление сокращаемых чиновников, не желающих расставаться с теплыми местечками и переходить на производство. И, между прочим, именно в партийных аппаратах наблюдается наибольшее сопротивление сокращению кадров.