Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Книга третья. Двойная жизнь

— Я считаю, товарищ Сталин, что практической пользы от них никакой. Более того: там собираются люди устаревших представлений, живущие исключительно прошлым, запятнавшие себя связями с Троцким и прочими оппозиционерами. На своих собраниях они занимаются критиканством и слишком преувеличивают свой вклад в победу революции и гражданской войне. А самое главное — пытаются внушить эти свои отсталые, антипартийные взгляды молодежи…

— Подумайте о целесообразности существования и этих обществ, товарищ Ежов, — произнес Сталин и, движением руки отпустив его, отвернулся и пошел к окну.

Едва за Николаем Ивановичем Ежовым, новоиспеченным членом ЦК и членом Оргбюро ЦК, а также заместителем председателя КПК Лазаря Кагановича, закрылась дверь, как заглянул секретарь и доложил:

— К вам товарищ Киров, товарищ Сталин.

Сталин несколько секунд рассматривал своего третьего по счету личного секретаря, застывшего в проеме двери в почтительном ожидании, как бы оценивая его с точки зрения преданности, помня, что один из его секретарей сбежал за границу в двадцать восьмом году, а тоже казался воплощением преданности и идейности. Под взглядом Сталина Поскребышев еще ниже склонил лобастую голову.

Выговаривая слова с более сильным, чем обычно, грузинским акцентом, Сталин спросил:

— Кыров, гаварыш?

— Так точно, товарищ Сталин! — подтвердил Поскребышев.

— Хорошо, проси товарища Кирова, — акцент стал мягче, и секретарь догадался, что его доклад о приходе Кирова оторвал Сталина от каких-то важных размышлений. Но и не доложить он не мог: Киров на этом съезде стал по существу вторым человеком в партии после Сталина.

Сергей Миронович Киров, известный когда-то под фамилией Костриков, вошел стремительно, широко улыбаясь и весь будто светясь изнутри бьющей через край энергией. На нем неизменный полувоенный френч с большими карманами, застегнутый на все пуговицы и подпоясанный широким кожаным ремнем, бриджи и высокие сапоги. Еще совсем недавно он носил короткую прическу — почти ежик, и смахивал — не лицом, а повадками, — на Керенского, которым когда-то восхищался. Может, кто-то намекнул ему на это сходство, может, он сам догадался, но теперь волос на его голове стало даже больше, чем надо: они, как два непослушных крыла, взлетали при каждом движении, норовя упасть на лицо, и Киров то и дело откидывал крылья назад резким взмахом головы, а потом проверял их положение обеими руками.

Сталин пошел навстречу своему заместителю по партии, тоже улыбаясь, но скупо, сдержанно.

— Звонил в Ленинград, — заговорил Киров от самой двери и таким тоном, будто он и отлучался из этой комнаты, чтобы позвонить в Ленинград, и теперь, довольный, пришел сообщить о результатах своего телефонного разговора.

Остановившись напротив Сталина, он слегка склонился к нему, смотрел, весело щурясь, блестя белыми зубами.

— На всех заводах и фабриках, товарищ Сталин, во всех учреждениях, учебных заведениях и воинских частях проходят собрания в связи с решениями съезда… Полная и безоговорочная поддержка не только со стороны рабочего класса, но и со стороны интеллигенции! Оппозиционеры носа не высовывают! Прищемили-таки мы им носы-то, товарищ Сталин! А? — И, сжав кулаки, по-мальчишески потряс ими в воздухе.

— Прищемили, Мироныч, прищемили! — добродушно согласился с ним Сталин. — Но большинство оппозиционеров никуда не делось, на Луну не улетело, затаилось, выжидают. А раскаяния их вождей гроша ломаного не стоят. Имеется много случаев, когда будто бы преданный партии и советской власти человек на самом деле ведет двойную жизнь, ненавидит партию и советскую власть, исподтишка подтачивая ее основы в сознании окружающих его людей, вовлекая их в контрреволюционную деятельность. Но есть не только скрытые враги нашей власти. Есть враги и другого порядка. Такие люди искренне верят в коммунизм в отдаленном будущем, в то же время делают все, чтобы устроить коммунизм исключительно для себя и своих близких. Они полагают, что много сделали для победы революции и теперь имеют право на привилегии, на лучшую жизнь. Эти враги пострашнее: они на виду, говорят одно, делают другое, подрывая тем самым доверие простых людей к советской власти как таковой. В лице этих людей мы имеем как бы ползучую контрреволюционность, о которой нас предупреждал Ленин. Об этом забывать не следует. — И, взяв Кирова под локоть, повел его к столу.

— Мы об этом и не забываем, товарищ Сталин! — воскликнул Киров, возле стола снова поворачиваясь к Сталину лицом и наклоняясь к нему, делаясь будто меньше ростом и будто пытаясь сравняться с низкорослым Сталиным, хотя и сам тоже роста невысокого. — Кстати, мне особенно понравилось ваше упоминание о том, что оппозиционность частенько сидит в нас самих. Действительно, наше русское авось да небось, тише едешь — дальше будешь, и прочие псевдопремудрости проклятого прошлого держат многих людей в плену покрепче троцких, зиновьевых и каменевых. И уж во всяком случае создают питательную среду для их подрывной деятельности. Но мы со временем сломаем и эту закоснелую, нашу природную оппозиционность. Я уверен, что теперь страна пойдет вперед семимильными шагами. Главное — рабочий класс лишний раз убедился в правоте нашей партии, в правильности ее генеральной линии, а убежденные люди — это такая опора, с какой нас уже никто не столкнет: покрепче железобетона.

И вдруг, порывисто подавшись вперед и вверх, вытянувшись в струнку, блестя слегка раскосыми глазами, произнес почти восторженно:

— Ах, какое время, товарищ Сталин! Какое время! Иногда задумаешься, вспоминая девятнадцатый год, или даже начало двадцатых, когда все, казалось, вываливалось из рук, и не верится, что такую глыбищу повернули буквально на сто восемьдесят градусов! А ведь придет время, когда весь мир будет — единая советская республика, и ни капиталистов, ни помещиков, ни королей, ни ханов, ни войн, ни границ! Живи и радуйся! Прекрасное будет время, черт возьми! Прекраснейшее! Но я, честно говоря, не завидую будущим поколениям. Нет! Мы живем в еще более прекрасное время, потому что своими руками закладываем основы этого будущего! — и посмотрел на свои большие и крепкие ладони с искренним удивлением.

Сталину давно нравился Киров. Нравились его искренность, горячность и, в то же время, способность к трезвому расчету, его умение собрать и сплотить вокруг себя людей, вдохнуть в них свою энергию и убежденность. Но Сталин не показал этого своего к Кирову отношения, а, усмехнувшись в прокуренные усы, опустил своего товарища с небес на грешную землю:

— Все это действительно прекрасно, но живем мы в сегодняшнем дне, а мне только что доложили, что враги нашей партии и советской власти распространили свое влияние, — помимо крестьянства, о чем я говорил в докладе, — на нашу молодежь, очень тонко подрывая ее веру не только в завтрашний день, но и в сегодняшний тоже. А потерять молодежь, упустить ее из-под влияния нашей партии, означает, ни много ни мало, потерять будущее.