Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Книга третья. Двойная жизнь

Несколько раз пыхнув ароматным дымом и почти не затягиваясь, Сталин сунул трубку в рот, зажал мундштук зубами, прошелся по мягкому ковру до узкого окна, выходящего в засыпанный снегом сквер, освещенный множеством фонарей.

Сквер был пустынен, но дорожки в нем, тщательно расчищенные и посыпанные песком, казалось, хранили на себе отпечатки множества ног прошедших по этим дорожкам различных людей в ближние и дальние времена. Здесь когда-то проходил или проезжал царь Иоан Грозный вместе с верными опричниками, здесь ступала нога императора Петра I, окруженного иноземцами, здесь бывал Наполеон, которому казалось, что он достиг вершины своей славы и могущества; может быть, в этой же комнате, у этого же окна стоял последний самодержец России Николай II, человек бездарный и безвольный, едва не растерявший завоевания своих венценосных предков; здесь, наконец, бывал Ленин… И всех их в той или иной степени угнетала забота о том, как сохранить и упрочить свою власть.

С некоторых пор Сталин всем существом своим чувствовал преемственность власти и родство с прошедшими здесь историческими фигурами. Не кровное, нет, а родство более высокого порядка, которое накладывало на него определенную ответственность за государство, за народ, строящий это государство, подчас не вполне осознающий свое участие в строительстве. Сталин видел из многочисленных донесений с мест, что, хотя революция многое изменила в бывшей Российской империи, однако какие-то течения в толще народа остались с прежних времен, и эти течения нет-нет да и прорываются наружу, давая о себе знать тем или иным способом. Это не неповиновение, нет! Тут совсем другое: тут, скорее всего, выздоровление народного организма, подорванного годами невзгод. Это выздоровление не приведет народ к возврату в прошлое, ибо с прошлым покончено раз и навсегда. Но не считаться с этим подспудным движением нельзя. Все более ясным становится и то, что это подспудное движение как-то необходимо оседлать и использовать в социалистическом строительстве. Другой вопрос: как? И как при этом не впасть в великорусский державный шовинизм и национализм, расцвет которого чреват опасностью как для советской власти, так и для самого Сталина.

Впрочем, Сталин не сомневался в том, что история будет несравненно благосклоннее к нему и его державе, что она не только позволит осуществить ему свои планы, но не позволит развалиться этой державе после его смерти, как это случалось со многими другими державами.

"Все временно, мимолетно, — подумал Сталин с иронической усмешкой, не относя это утверждение к самому себе. — Но все подчинено законам вечности и не может выйти из-под власти этих законов. Большинство подчиняется этим законам инстинктивно. Или пытается им противостоять. Тоже на инстинктивном уровне. Но даже знание законов не спасает от ошибок. Знание законов делает сильным и непобедимым только того, кто умеет это знание использовать в русле самих же законов. В этом все дело".

Сталин был уверен в своем знании законов, в умении ими пользоваться. С сегодняшнего дня его уверенность стала неколебимой.

Дверь приоткрылась, заглянул Поскребышев, в воздухе прошелестело:

— Товарищ Ежов, товарищ Сталин.

Сталин медленно обернулся.

Маленький тщедушный человечек, похожий на мальчишку, в синих, очень широких галифе, делающих мальчишку еще ниже ростом, быстро подошел к столу.

— Разрешите доложить, товарищ Сталин? — спросил человечек, глядя в лицо Сталину преданным немигающим взором.

Сталин кивнул головой.

— По линии ОГПУ и партконтроля — заговорил человечек бесцветным голосом, — поступили новые данные о разоблачениях мелких групп, занимающихся вредительством, антисоветской агитацией и пропагандой. В частности, в Москве и Ленинграде, а также в других городах, выявлены и изобличены подрывные группы, действующие среди студентов вузов и рабфаковцев. Молодежи изощренным образом внушалась мысль, что индустриализация и коллективизация в корне противоречат учению Маркса-Энгельса-Ленина, а высказывания классиков будто бы подтасованы таким образом, чтобы оправдать…

— Что предпринято конкретно? — нетерпеливо спросил Сталин, ткнув в сторону маленького человечка черенком трубки.

— Все участники выявленных групп арестованы и осуждены к различным срокам принудработ, товарищ Сталин.

— А руководители этого направления подрывной деятельности… Кто они?

— В Ленинграде — профессора Давидсон и Воронков, в Москве — профессора Минкин и Блатт, все бывшие меньшевики или бундовцы, в Горьком…

Сталин перебил:

— Вы уверены, что у нас после принятых мер больше не появится организованной оппозиции?

— В Орграспредотделе ЦК делается все возможное в этом направлении, товарищ Сталин. Мы тесно сотрудничаем с ОГПУ, но… — и маленький человечек сделал многозначительную паузу, не отрывая взгляда от лица Сталина.

— Договаривайте, — недовольно буркнул Сталин.

— Я считаю, что ОГПУ недорабатывает в этом направлении, товарищ Сталин, — чеканя каждое слово, быстро произнес маленький человечек.

Сталин несколько раз пыхнул дымом, заговорил о другом:

— А как вы смотрите на то, что среди делегатов съезда партии нашлось немало людей, которые, хотя и не выступали открыто против линии ЦК, однако голосовали против… исключительно по организационным вопросам? Какое у вас мнение на этот счет?

И, почти не мигая, уставился на маленького человечка щелками табачных глаз, будто пытаясь проникнуть в самые потаенные уголки его сознания, вызнать все его мысли.

Человечек голову не опустил и льдистых глаз своих не отвел, но смотрел как-то незряче, будто не видя самого Сталина. Или сквозь него.

— Мы еще раз перепроверяем всех делегатов съезда, товарищ Сталин, выясняем их прошлое, их связи, их политическое и морально-нравственное обличье, — произнес человечек, не меняя интонации. — Мы подключили графологов и текстологов, чтобы выяснить, кто голосовал за, а кто против по тем или иным вопросам. Мы не стали объяснять им цели их работы, взяли с каждого подписку о неразглашении…

— Хорошо, — не то похвалил, не то просто констатировал услышанное Сталин и, повернувшись к человечку боком, пошел по ковровой дорожке к окну. Постоял там с минуту, попыхивая трубкой, обернулся, заговорил все тем же негромким голосом, так что человечку пришлось напрягаться, чтобы не пропустить ни слова:

— Нам стало известно, что приверженцы Зиновьева-Каменева-Троцкого создают организацию по типу пресловутого Бунда, чтобы с помощью этой организации отстранить товарища Сталина с поста Генерального секретаря ЦК. К тому же и русские националисты, приверженцы небезызвестных Сырцова и Рютина, тоже создают свою организацию, имеющую целью заменить товарищей нерусской национальности другими людьми, непременно славянской принадлежности. Что вы скажете по этому поводу, товарищ Ежов?