Сьюзан Вриланд - Клара и мистер Тиффани

— Клара, остановитесь. — Он взял меня за руку. — Я не женат, если это то, о чем вы думаете.

Внезапно прилив жара охватил меня, и я отшатнулась.

— Алистер сказал, что вы помолвлены.

— Был. И женат был.

— Что же случилось?

— Вы настолько правильная, что это удерживало меня от откровений. Я ждал, что вы спросите, но, когда вы не сделали этого, мне показалось, что вас это не интересовало.

— Интересовало. И интересует.

Раздражение потоком хлынуло из Бернарда.

— Вы, знаете ли, — парадокс. Во многих отношениях вы — современная женщина, но все еще не можете сбросить с себя путы викторианского этикета.

При этих словах я заерзала.

— Может, потребуется еще одно поколение для создания полностью эмансипированных женщин. Расскажите же мне. Пожалуйста.

— Я был помолвлен, когда увидел, как вы попались на крючок личности Эдвина, и я женился на женщине по имени Анна после того, как вы с ним уехали. Это был импульсивный поступок, о чем я сожалел, потому что нанес рану человеку, который проявлял только доброту по отношению ко мне. Анна тоже являла собой настоящую личность. Она была старшей медсестрой в детской палате «Благотворительного общества медсестер» на Генри-стрит.

— Я знаю, где это. Нижний Ист-Сайд. Я порекомендовала матери одной из моих девушек отправиться туда.

— Анна дневала и ночевала в этой палате — обосновалась основательно, — чтобы быть немедленно в распоряжении пациентов в случае кризиса. Она была чрезвычайно предана своему делу. Я несколько раз пытался жить там с ней в ее крошечной комнатке. Это было невыносимо: дети ночь напролет ревели благим матом, а Анна всю ночь ежечасно вскакивала с постели. Я не обладаю рвением социального работника, как ваш Эдвин. Я хотел, чтобы мы обзавелись квартирой, как подобает супружеской паре, но она отказалась покинуть больницу, так что я проводил с ней обеденные часы и те дни, когда она была свободна. После ее изнурительных дежурств днем и ночью для меня уже не оставалось ничего.

Потратив несколько минут, чтобы переварить эту новость, я поняла, что наше положение было сходным.

— Мы оба пали жертвой неистовой преданности делу.

Бернард провел рукой по волосам. Уставившись в огонь, он медленно кивнул.

— Однажды она поехала со мной в отпуск в Лондон, а в другой раз в Бостон и штат Мэн, но это было все, что она могла себе позволить. Так что я возвратился в пансион ждать лучших времен.

— И они настали?

— Нет. Эта палата была рассадником всевозможных хворей. Вскоре Анна заразилась туберкулезом. Конец не заставил себя ждать.

Беспокойство обуяло меня.

— Вы ведь тоже могли умереть, если бы остались там.

— Да, полагаю, что так, — тихо промолвил он.

Мы оба замолчали. Этикет требовал выражения моего сожаления по поводу смерти его жены. Честность накрепко закрыла мой рот.

— Почему вы не рассказали мне об этом раньше?

— По двум причинам. Сначала нужно было пережить это горе. Мне не хотелось, чтобы вы подумали, будто я цепляюсь за вас как за быструю замену.

— Вы? Пережить горе?

— Я не ощущал ни капельки вины за развлечения, которые мы разделяли вместе с вами. Скорбящий человек чувствовал бы вину за любое удовольствие, кроме почитания памяти усопшего. Да, я пережил это.

Он такой чувствительный… И порядочный.

— Меня тяготила эта тайна, эта невозможность рассказать вам, но вы не задавали вопросов, а рассказывать о том, о чем не просят, — слишком неуместно, если вас не заботило знать это.

— Я не спрашивала из боязни узнать, что вы женаты, во всяком случае, связаны каким-то образом.

Он промолчал, размышляя. Затем разгладил участочек на песке и нарисовал расширяющуюся спираль, смахивающую на сторону ракушки наутилуса. Застыв, как зачарованная, я искала в этом какое-то значение и ждала объяснения второй причины.

— Помните, как еще давным-давно я пошел в демонстрационный зал Тиффани посмотреть на ваши лампы? Это было после вашего упоминания о политике Тиффани не нанимать замужних женщин. Его закоснелый консерватизм разозлил меня, но я ничего не мог возразить, чтобы не настроить вас против него. Вид этих ламп заставил меня осознать, что для большего блага, для грядущих поколений я не должен, не могу делать или говорить ничего такого, что положило бы конец этой вашей всепоглощающей работе, цели всей жизни.

В попытке осознать все благородство его самоограничения я глубоко вздохнула.

— Трудно поверить, что вы… что любой человек мог быть столь… — Бескорыстным? Любящим? Я не смогла закончить мысль.

— Это не всегда давалось легко. Когда я начинал сомневаться, то шел в демонстрационный зал, чтобы еще раз полюбоваться лампами, и это укрепляло меня в моей решимости. Мне стыдно признаться, что раньше, когда вы вернулись без Эдвина, я надеялся, что он мертв. Понимаю, это было бессознательно.

Да, так и есть, хотя это красноречивое подтверждение, как давно Бернард думает обо мне.

— Я существовал в подвешенном состоянии неизвестности, не зная, что стало с ним, точно так же, как и вы, но когда по пансиону распространился слух, что он жив, я подумал: безнадежно надеяться на нечто большее, нежели наши прогулки на велосипедах.

— Для меня он мертв, Бернард.

Он быстро взглянул на меня.

— А Джордж?

— Джордж знает и смирился.

— Это совсем не то, что я имел в виду.

Я была озадачена. Мерцающий отсвет от костра выделял глубокие тени в морщинах его озабоченно нахмуренного лба.

— Не можете же вы думать, будто я не заметил этого. Вы любите его.

Я медленно вздохнула с облегчением.

— Не любить этого человека было бы невозможно. Но он любит меня единственно как может — как брат сестру.

Волна отступила от берега, оставив за собой тишину предвкушения пришествия следующей. Всю длину паузы, простирающейся перед нами подобно пустынной дороге, Бернард выжидал, чтобы я произнесла что-то еще.

— Это вовсе не значит, что я не могу любить другого.

Он медленно отреагировал, словно хотел продлить это мгновение, как будто это было долгожданное и оттого такое, которое заслуживало смакования, заслуживало осторожного, продуманного ответа.

Бернард протянул ко мне руки, оторвал от земли и прижал к своей груди, теплой от жара костра. Его губы скользнули по моему уху…

— Наше несчастье в том, — прошептал он, — что мы были слишком вежливы друг с другом. Мы не изливали друг другу душу. Вы были слишком патриархально по-американски чопорны, а я слишком по-английски сдержан. Но королева-вдова теперь упокоилась. Вы не забыли об этом? Судьба уготовила нам будущее, если у нас достанет мужества не упустить шанс.

— Можно переворачивать, — гордо объявила Тереза.