Сьюзан Вриланд - Клара и мистер Тиффани

Мой женский отдел был живым существом, которое я создала сама. Из первоначально работавших шести человек остались только Агнес и мисс Стоуни. Одно время я довела штат до тридцати пяти человек. Нас насчитывалось тридцать две, пока мистер Тиффани не умыкнул четверых моих лучших работниц, так что сейчас осталось только двадцать восемь. Этот отдел принадлежал мне больше, чем что-либо еще в мире.

Я обвела взглядом мебель Мерри в своей комнатушке. Я не нажила ни дома, ни мебели, ни ювелирных украшений, только скудный гардероб и велосипед, но у меня был этот отдел. Я почувствовала, что раздираюсь, с одной стороны, между чувствами и преданностью, а с другой — между увеличением жалованья и посулами признания.

Искушение было велико. Я представила, как гордо вхожу в кабинет мистера Тиффани, швыряю ему на стол предложение и требую, чтобы он превзошел его. Можно заявить, что мистер Лэм гордится своими оформителями и публично признает их, но мне нечем обосновать это утверждение. Или я могу уволиться без всяких объяснений. Это окажется худшим видом предательства. Не думаю, что смогу пойти на такое. Я решила подождать до февраля, а затем посмотреть, какое у меня будет настроение.

14 февраля. Валентинов день. Ни открытки, ни розы. Минула неделя, но я все еще медлю с решением. Что, если стекло в студии Лэма не окажется таким же красивым или необычным, или же разнообразным, как стекло мистера Нэша? Им неведом секрет радужности. Это сорвет все планы, потому что ограничит мои возможности.

15 февраля. В конце дня, подобно запоздалой мысли, зашла справиться насчет работы молодая женщина, отягощенная ранцем с книгами. Беатрис Готорн, двадцати пяти лет, родилась в Англии у родителей-американцев и жила с ними в Верхнем Вест-Сайде.

Познакомившись с ней и получив удовольствие от ее разговорчивости, я спросила, что за книги она носит с собой.

— Роман, немного поэзии, книги по искусству. Я изучала искусство больше как наблюдатель, нежели как практик, — поведала она, раскрывая свой ранец. — Вот «Жизнеописания живописцев» Вазари. Сейчас я читаю главу о Мазаччо [28] Мазаччо (1401–1428) — под этой кличкой за его исключительную рассеянность и небрежность в одежде вошел в историю Томмазоди Джованни ди Симоне Кассаи, крупнейший представитель флорентийской живописи XV века. , раскрывающую доброту в его душе, которая позволила ему написать «Изгнание Адама и Евы из рая» с такой выразительностью и так душераздирающе.

— Вы любите только старых художников?

— О нет. Я с ума схожу по Уинслоу Хомеру. Что только доступно видению этого человека! Вы знакомы с его работами?

— Немного.

— В его рисунках детей я ощущаю некое сожаление о том, что неизбежно взросление, а в его морских пейзажах вода стремительно льется с холста прямо вам на подол. Но он сказал одну вещь, которая ставит в тупик: если человек хочет быть художником, он никогда не должен смотреть на картины.

— Вы согласны с этим?

— Ни на йоту!

— Возможно, он имел в виду, что вместо этого вам следует смотреть на природу? — предположила я.

Беатрис пожала плечами.

— А какой же роман? — поинтересовалась я.

Она окинула комнату взглядом, будто в поисках слушателей, и прошептала тихо:

— «Сестра Кэрри» Теодора Драйзера. Она запрещена из-за морального падения Кэрри как актрисы. Видите ли, это противоречит конституционным нормам!

— Тогда где же вы его достали?

— У знакомого, работающего в издательстве. Я дам вам его почитать, после того как закончу, если вы захотите.

Девушка говорила со смесью английского и бостонского выговоров, так что я взяла на себя смелость задать вопрос:

— Вы, случайно, не связаны дальними родственными узами с Натаниэлем Готорном?

— Это мой дед.

— Боже мой! Вы помните его?

— О нет. Дед скончался еще до того, как я родилась.

— Вы видели когда-нибудь алую букву [29] Речь идет о романе Н. Готорна «Алая буква». ?

— О, не будьте так наивны! Он выдумал все это. До самого незначительного эпизода.

Мысль о подобной близости с отпрыском гения привела меня в трепет. Я немедленно приняла Беатрис на работу.

19 февраля. Все газеты вышли с заголовками на первой полосе: скончался Чарлз Льюис Тиффани, основатель «Тиффани и Ко». Основная часть гигантского состояния этого короля торгашей перешла к Льюису Комфорту Тиффани, основателю обретших новое название «Студии Тиффани», теперь вице-президенту и художественному директору детища его отца «Тиффани и Ко».

Неловкая тишина воцарилась в коридорах и нашей женской студии, будто сами основания нашей фирмы претерпели сильное потрясение. Беатрис принесла передовую статью из «Таймс», где сообщалось, что весть о его кончине вызвала отклики во всем мире. В день похорон обе компании были закрыты. «Тиффани и Ко» была вся задрапирована в черные ткани. «Мейсиз», «Б. Альтман», «В. и Дж. Слоуни», «Лорд и Тейлор», «Уэнмейкез» и четырнадцать других универмагов в часы похорон закрыли двери.

Элис и я отправились на отпевание вместе. Чарлза Тиффани превозносили как безусловного законодателя вкуса, джентльмена, чья прославленная карьера была построена железной рукой в бархатной перчатке и честностью, соблюдением норм поведения и морали, высокими стандартами, применяемыми как к продукции, так и к услугам, и способностью тонкого восприятия изящного.

Атмосфера в церкви была проникнута благоговением, когда органист в заключение заиграл любимый гимн Чарлза Тиффани «Веди нас за собой, о свет добра». Мы наблюдали за шествием увешанных драгоценностями женщин в черном, дефилирующих мимо мраморного гроба, осыпанного хризантемами, лилиями и розами, все — белого цвета, также как и покров на сосновом гробе Вильгельмины. На следующей неделе его сын, как обычно, совершал свои обходы в понедельник, и я принесла ему свои соболезнования, такие, какие могла выразить прилюдно в студии.

27 февраля. Мрачное небо, непрекращающаяся слякоть, стучащий в окна ветер — и студия, наполненная девушками, склонившимися над летними цветами. В этом было нечто колдовское. Сидя за своим рабочим столом, я окинула взглядом моих тружениц. Шестеро занимались двумя лампами с маками, наборщики — Мэри и мисс Стоуни. Продвигались дела на двух лампах с глициниями с помощью мисс Присайз, Патикьюлы Джадд и Минни Хендерсон. Две лампы со стрекозами, с дном морским, бабочкой и новая с пионом созидались под руководством Кэрри Макниколл — она заняла место покинувшей нас Элис. Нелли тихо напевала о диком вереске в горах Ирландии, а Беатрис щурилась под электрическим светом. Со своим пенсне, водруженным на длинном тонком носу, и карандашом, заткнутым за ухо, она имела деловой и целеустремленный вид.