Сьюзан Вриланд - Клара и мистер Тиффани

— Она же занимается искусством, миссис Хэкли, а не трудится на каретной фабрике. Ведь искусство само по себе является моральной силой.

— Благодарю вас, мистер…

— Макбрайд. Генри Макбрайд.

Его, ученого вида поклонника Уитмена, я хотела запомнить. Длинные волосы, раздвоенный подбородок, рот, как лук купидона, краснее, чем обычно, жемчужная запонка в пышном красно-коричневом галстуке-самовязе, съехавшем набок. Было ли это отрицание условностей намеренным?

— Зовите его Хэнком, — протянул Дадли. — Это собьет с него спесь, а то он по ошибке слишком уж высоко занесся и самостийно назначил себя директором школы номер сорок четыре по Ирвинг-плейс.

Хэнк скрестил руки на груди.

— Мне многое известно о старшем Тиффани, если вы когда-нибудь пожелаете расспросить меня об этом.

— Пожелаю.

— Платон писал, что мужчины и женщины в конце концов реагируют очень похоже на одинаковые условия. — Это вставила свое слово Фрэнси, пожилая женщина, изящная, как птичка вьюрок, чей цвет лица представлял собой более бледный оттенок ее розовой блузки. — Я делаю из этого вывод. Если мужчина может сохранить целостность и моральную устойчивость на фабриках и в мастерских, на то же самое способна и женщина.

— Ах, вы и ваши книжки, — разворчалась миссис Хэкли. — Вы когда-нибудь прекратите бубнить об этих философах? Они все давно преставились, Фрэнси. — Миссис Хэкли чрезвычайно вульгарно подцепила вилкой здоровенный кусок солонины и принялась яростно жевать его, причем ее рот последовательно принимал самые разнообразные уродливые формы. — Я никогда не могла постичь, как истинная леди может принимать деньги от любого человека, который не приходится ей ни отцом, ни мужем, ни дядей или братом.

— Кончай, Мэгги. Если будешь выступать против моей новой постоялицы, я отключу твой радиатор. Она в полном порядке, и я не позволю нападать на нее.

— В этом неустойчивом мире, миссис Хэкли, одинокая женщина поступает так, как она вынуждена, — заявила я. — И если получает от этого такое удовольствие, которое достается мне, тем прекраснее ее жизнь.

— Молодец, миссис Дрисколл, — отважился высказаться джентльмен, который пододвинул мне стул.

Я заметила, как чисто выбрита его кожа, обтягивающая изящные, резко очерченные скулы.

— Ах, а я-то думала, что вы — немой, — удивилась я. Красивый, но немой.

Фрэнси грациозно захихикала.

— Напомните, как вас зовут, — не унималась я.

— Бернард Бут.

Всего пара слов, но мне уже стало ясно, что он — англичанин. Я всегда таяла при звуке английского выговора.

Входная дверь отворилась и захлопнулась. Черноволосый мужчина с бритым цветущим лицом прошел через арку из гостиной. Насвистывая «Янки Дудль», он снял свою черную мягкую шляпу с небольшим красным пером, бросил ее вместе с длинным красным шелковым шарфом на полку для головных уборов и исполнил несколько танцевальных па.

— Большие новости, друзья. — Он простер вперед обе руки. — Вы сейчас взираете на человека, которому была оказана честь повесить портрет Хелен Моджески его работы в «Клубе лицедеев».

Оба стола разразились взрывом аплодисментов.

Новоприбывший сам слегка смахивал на франта Янки Дудля, со своим красным носовым платком, выглядывающим из кармашка фрака. Он наклонился, чтобы запечатлеть на щеке мисс Оуэнс потешно громкий поцелуй.

— Прости за опоздание, Мерри. Обсуждение, где же его повесить, сильно затянулось. В конце концов решили, что, поскольку Моджеска изображена в роли Офелии, полотно нужно поместить рядом с портретом Эдвина Бута в роли Гамлета кисти Джона.

— Не возражаешь намекнуть нам, кого ты имеешь в виду, или предполагается, что мы уже знаем? — высказалась Мерри.

— Конечно же, Джона Сингера Сарджента [6] Джон С. Сарджент (1856–1925) — известный американский художник. .

На меня это произвело довольно сильное впечатление, но Дадли ухмыльнулся:

— Вы уже перешли на уменьшительные имена? Джорджи и Джонни?

— Пока еще нет.

— Не очень-то набирайся всяких там идей высокого полета, как какой-то воображала, а то ведь и не захочешь сидеть за одним столом с подобными нам. — Мисс Оуэнс повернулась ко мне. — Съехал, подумать только, в свою студию. Это отсюда — плевком достать, в соседнем доме, поэтому он всегда болтается здесь.

— Так это тот самый художник, что нарисовал очаровательный пруд в моей комнате.

— Чистый каприз, родившийся в дождливый день. — Художник небрежно отмахнулся своей тонкой рукой.

— Все, чего там не хватает, так это развалин храма на заднем плане, — заметила я.

Джордж вытянул губы трубочкой.

— Великолепная мысль, мисс…

— Дрисколл. Но прошу называть меня Кларой.

— Клара.

— Клэр, — произнес Бернард Бут. — Свет. Блистательная. Ясновидящая. — Он поднял свой стакан с водой: — За Клару, нашего блистательного нового друга.

— Лесть на языке королевы Елизаветы возносит меня до небес, — пробормотала я, и наши взгляды на мгновение встретились.

— И за Джорджа, — поднял свой стакан Дадли. — Нашего блистательного старого друга.

— И за Уолта, нашего друга навек, — добавил Хэнк Макбрайд.

— Вот и славно, — подвела итог Мерри. — Теперь можете заняться чтением вслух.

— Я знаю одну строку наизусть, — заявила я. — «Утренняя заря в моем окне доставляет мне больше удовольствия, чем метафизика книг».

Хэнк кивнул, как бы одобряя мой вклад. Мы переместились в гостиную, Дадли достал «Листья травы» и начал читать…

— Муравей. Это — низменное слово для поэзии, — с издевкой фыркнула миссис Хэкли, выдохнув столько воздуха, что у нее сотряслись мочки ушей. — Муравей!

Если оно звучало столь низменно, почему она с таким наслаждением повторила его дважды?

— Мадам, ваш праведный выпад представляет собой не более чем соломинку против великого потока гуманизма, который воспевает этот благородный ум, — парировал Хэнк.

Мадам состроила гримасу и осуждающе покачала головой.

— Я хочу манхэттенское стихотворение, — потребовал Джордж, опоздавший, с красным носовым платком.

Художник сжал кулак и тряхнул им.

Миссис Хэкли не стала возмущаться, зато возроптал мистер Хэкли.

— Для решения проблем свободы потребуется больше, нежели любовь. Любовь не может преодолеть ошибки банкиров и брокеров, или банкротство железных дорог, или же спад, который определенно последует за ними. Профсоюзы бастуют по малейшему поводу, — не унимался он. — О какой любви тогда речь? Любовь не в силах принести дождь на страдающий от засухи Запад. Это — несбыточная мечта поэта. Любовь не в состоянии прекратить дальнейшее обогащение богачей и все большее обнищание иммигрантов.

— Позвольте усомниться в ваших выводах, вдруг все-таки она может сделать это, — вклинился Бернард Бут. — Просто чтобы доказать ее силу, вам нужен еще один Линкольн.