Сьюзан Вриланд - Клара и мистер Тиффани

— Кто это с ним? — заинтересовалась я.

— Мисс Джулия Мансон. Она раньше работала с эмалью, но теперь разрабатывает дизайн для ювелирных украшений в своей частной студии.

— Прямо там, в его доме?

— Они работают вместе уже несколько лет.

— Когда Лу умирала там, этажом ниже? Всего шесть месяцев — не слишком ли быстро, чтобы появиться в высшем свете с другой женщиной? — Этот язвительный намек вырвался у меня непроизвольно.

— Льюис должен пребывать среди женщин точно так же, как ему необходимо иметь вокруг себя цветы. Слухи о связи с женой химика ходят уже давно, и у него уже несколько лет есть любовница в Париже.

Я отказывалась верить своим ушам, но внешне старалась не выдать изумления пополам с негодованием.

Во время нашего ужина поздней ночью Генри осмелился высказать мысль, что мистер Тиффани потерял контроль над собой.

— Он утонул в безумных сожалениях. Препирательства со старшими дочерьми. Напивается в одиночестве. По моим подозрениям, почти каждую ночь.

— И вы это видели?

— К сожалению, да. — Генри сделал глоток вина. — Это омерзительно.

— Дочерям известно об этом?

— Как это может быть неизвестно?

Некоторое время мы ели в тревожном молчании.

— Что мы можем сделать? — спросила я.

— Хотел бы я знать. Это кажется более зловещим, нежели обычная утрата.

— Никто не считает свою утрату обычной, Генри.

Он выразил согласие со мной движением вилки.

— Льюис тратит бешеные деньги на Лорелтон-холл. Он превращается в обитаемый мавзолей памяти Лу. Экстравагантность — единственный способ облегчить горе, а поскольку нет Лу, чтобы обуздать его, он совершенно обезумел. Не удивлюсь, если заезжий журналист окрестит этот особняк американским Тадж-Махалом с клозетами. Ирония в том, что покойная никогда не хотела в нем жить.

— Его младшая дочь сказала мне то же самое на похоронах.

— Я знаю, что могу доверять вам и вы не будете распространяться об этом. С моей точки зрения, безрассудное транжирство состояния его отца, заработанного усердным трудом в течение полувека, — это самое безответственное, потакающее прихотям желание, которое могло прийти Льюису в голову. Я бы даже назвал его дерзким, учитывая, что отец покрывал все убытки студий Тиффани с момента создания этой компании.

Мне было болезненно и неожиданно выслушивать все это, но не потому, что осуждение исходило от Генри, а потому, что у него была причина высказаться.

— Вы были там, в Лорелтон-холле?

— Да. Это — гигантская выставка художественного расточительства! Если когда-то и было время задумывать экстравагантные вещи, Клара, оно настало именно сейчас.

— Возьму на заметку. Расскажите же об особняке.

— Он шириной с протяженный городской квартал, с часовой башней, чтобы приучить детей и персонал к пунктуальности.

— Естественно.

— И с исламским минаретом. Большая часть дворца великолепна, но для моего чувствительного восприятия в целом он грешит излишествами.

— Это отнюдь не более умеренный, современный подход, который вы исповедуете?

Генри расхохотался в тарелку.

— Нет, но центральный двор с фонтаном просто изысканный. Чистый Тиффани в самом экзотическом исполнении. Назовите его мавританским, персидским, турецким — легкий и полный воздуха. Восьмиугольное пространство возносится на высоту трех этажей к потолку из мерцающих раковин, выложенных по принципу рыбьей чешуи. Верхний и нижний балконы поддерживаются колоннадами, окружающими восьмиугольный каменный бассейн, нечто вроде исламской бани, с каннами и плавающим лотосом.

— Неплохая информация для разработки лампы.

— В центре бассейна — изящная ваза, выдутая из стекла, высотой с ее хозяина. Вода подается изнутри вверх и стекает вниз по наружной поверхности, в то время как вращающиеся цветные колеса под ней заставляют ее менять оттенки.

— Значит, он действительно сделал пятифутовый сосуд. Я имею в виду нового стеклодува. Я видела, как он изготавливал трехфутовый. После этого мистер Тиффани даже не похвалил его. Он просто захотел еще более высокую.

— Это стало типичным для него в последнее время: требовательность и властолюбие. Выходит на свет его темная сторона, а новое состояние дает возможность выражать ее без ограничений.

— Что вы имеете в виду под темной стороной?

— Судите сами. Он написал для курительной комнаты фреску «Сон опиумного дьявола», изображающую пашу, развалившегося на шелковых подушках с опиумной трубкой. Вокруг него витают видения его ночных кошмаров. — Генри махнул рукой в воздухе, будто работал кистью. — Змеи, крылатые звери, монстры, поедающие людей, мужчины, садистски разрубающие жертв, человеческие головы, насаженные на пики, и капающая из них кровь.

— Как ужасно! Что же приходит ему в голову?

— Это еще можно было бы простить как фантазию, но я не могу найти извинений для изображения жизненного цикла обнаженных восточных проституток: невинные юные девушки, потом похотливые зрелые женщины и затем совершенно опустившиеся старухи… Это слишком вульгарно, чтобы можно было описать словами. Представьте эту картину как предостережение для его дочерей.

Холодная дрожь охватила меня.

В понедельник я отправилась в библиотеку компании и детально изучила цветы лотоса в книге о растениях. Что за элегантная простая форма! Каждый наружный лепесток бутона напоминает сердце, перевернутое вверх тормашками. Если мистеру Тиффани нравится лотос, возможно, лампа с лотосом даст ему краткий миг облегчения от горя.

Книга также сообщала кое-какие сведения по его культурной истории. По буддистской традиции лотос представлял собой чистоту, плавающую на поверхности мутных вод необузданного желания, а ученый, посвятивший себя трудам Конфуция, писал: «Хотя лотос и вырастает из грязи, сам он незапятнан». Это было идеальное время, чтобы напомнить ему об этом цветке.

Я вспомнила, что в пруду Центрального парка бутоны лотоса были пухлыми, круглыми и вертикально стояли на высоких стеблях, вся головка на одной стройной ножке, хотя некоторые головки были столь тяжелыми, что стебли изгибались, и бутоны почти касались воды. Я набросала несколько бутонов со стебельками, изогнутыми подобно дуге. Не было ничего исключительного относительно бутонов в плоском свинцовом стекле. Вместо этого их округлость заставила меня подумать об их объемности. Выдутые формы! Почему бы и нет?

Я поспешила в выставочное помещение, где нашла водяную лилию, одну из классических и популярных выдутых ламп. От бронзового подножия из листьев лилии недалеко друг от друга поднимались двенадцать бронзовых трубочек и затем изгибались вверх и вниз во всех направлениях, так что выдутый бутон на конце каждой трубки висел вниз головой. Эти формы больше напоминали узкие, трубообразные цветки виноградной лозы, нежели водяные лилии. Тем лучше. Моя форма бутона будет иной. Это был только зародыш замысла, который я хотела воплотить в жизнь.