Гуннель Алин - Ганнибал-Победитель

Хиомара умолкла и вызывающе посмотрела на меня. Афродиты во мне давно и след простыл.

— Ты разве не хочешь есть? — спрашивает Хиомара.

Я киваю.

— Ты очень голодный?

— Как волк.

— Тогда тебе пора присоединиться к остальным. Почти все уже вошли в залу.

— Сначала я бы не отказался ещё от кубка кормы. Горло у меня, можно сказать, горит огнём.

Трубы играют раннюю зорю, войско покидает стан и начинает марш на север. Я сплю дальше. Слуга пытается в привычной для него бережной манере разбудить меня. Ничего не получается. Я сплю очень крепко. Тогда Астер трясёт меня, потом берёт мокрое полотенце и протирает мне щёки. Я отталкиваю его.

— Твоя тряпка пахнет прокисшей водой! — кричу я. Астер продолжает обтирать меня. Я сажусь и хватаюсь за лицо. Кожа щёк напоминает на ощупь мокрую глину. Астер стоит наготове с новым полотенцем, на этот раз сухим. У меня вырывается стон. Теперь слуга извлекает гребень и начинает приводить в порядок волосы. Затылок у меня отяжелел от боли. Мой горячечный профиль раскалывается от этой тяжести.

— Пошёл прочь! — воплю я и поднимаюсь. Восстановив внутреннее равновесие, я велю Астеру начать под моим наблюдением складывать вещи. Когда я убеждаюсь, что он хорошо справляется сам, я выхожу из палатки. Совсем недавно я окинул беглым взглядом пространство вокруг, и мне показалось, будто у нас не всё ладно. Теперь я убеждаюсь, что был прав. Большинство палаток, за исключением писарских, сняты и унесены. Я обегаю окрестности, дабы успеть оглядеть побольше. Палатка с начальниками тоже исчезла, а войско снялось с места и покинуло лагерь. Осталась стоять лишь штабная палатка для переговоров. Я вижу около сотни всадников, на земле лежит примерно столько же пехотинцев. Кони безо всякого порядка шагают вокруг. Я уже наблюдал подобную сумятицу среди всадников. Обычно она возникает перед быстрым построением в эскадрон, и зрелище возникновения космоса из хаоса даже при этих обстоятельствах вызывает восхищение. Ну конечно! Передо мной предстаёт изящно упорядоченный эскадрон. Я задерживаюсь, чтобы посмотреть на приближающийся конный отряд.

Но вот я поворачиваю обратно. Из палатки карфагенских писцов доносится шум и гам. Я останавливаюсь выяснить, в чём дело. Оттуда выходит Бальтанд со своим неразлучным кожаным мешком. Он садится перед палаткой на мешок. Вид у норманна сердитый.

— Всё войско уже ушло, — заговариваю я. — Почему оставили нас?

Он молчит. Тем временем к нам выходит Палу.

— Ты обязан помочь, — безапелляционным тоном обращается он к Бальтанду.

— Обуза не может быть в помощь, — отвечает искатель приключений.

— Нам нужно сложить палатку, — говорит Палу.

— А где служители? — вмешиваюсь я. — Неужели они тоже ушли?

Палу не удостаивает меня ответом. Карфагеняне по-прежнему дуются на меня за то, что я сбагрил им Бальтанда. Я подхожу ближе к Палу, чтобы принудить его ответить.

— Что здесь творится? — не унимаюсь я. — Где служители? Когда снялось войско? Где Ганнибал и всё начальство?

— Тебе тоже нужно позаботиться о своей палатке, — только и говорит Палу.

— Ни за что! — выпаливаю я.

— Я тут не по доброй воле, — заявляет Бальтанд и всё более раздражённо повторяет эту фразу несколько раз.

— Нам нельзя оказываться в хвосте! — взвизгивает Палу.

Астер уже уложил все пожитки. Я помогаю ему вынести их.

— Никто не вправе требовать, чтобы ты складывал палатку, — объясняю я. — Тебе не приходилось делать этого раньше, не придётся и теперь. Скорее я сниму её собственными руками.

— Палатку снимают вдвоём, — говорит Астер. — Я видел, как её складывают. Мы справимся.

— Ты слышал, что я сказал?

— Конечно, господин. Всё будет так, как ты велишь.

И тут происходит нечто неожиданное. К нам широким шагом приближается мужчина. Я издалека узнаю его. Это Итобал, знаменитый карфагенский старейшина. Он останавливается около Палу. Совершенно очевидно, что он справляется обо мне, поскольку Палу указывает в мою сторону. Итобал тоже тычет в меня пальцем. Я догадываюсь, что он говорит: «Вон этот коротышка».

Итобал обладает не самой приятной привычкой вставать слишком близко от человека, с которым беседует.

— Итак, тебя отыскать можно, — говорит Итобал уже мне, и я ощущаю его дыхание. — А где Ганнибал?

— С войском, — отвечаю я.

— Все мне твердят одно и то же. Но вчера я передал ему с нарочным, чтобы он не снимался с места, пока мы не переговорим.

— Возможно, это сообщение не дошло до него.

— Ничего подобного. Я только что разговаривал со своим гонцом. Ганнибал просто демонстрирует неуважение к совету старейшин.

Я делаю шаг назад. Итобал тут же делает шаг ко мне. Он закутан в походный шерстяной бурнус, некогда белого цвета. Красивая разноцветная кайма свидетельствует о знатном происхождении одеяния.

— Ганнибал... — начинаю я и обнаруживаю, что не знаю, как отвечать.

— Его отсутствие говорит само за себя. Честно признаться, я ожидал иного приёма.

— Вероятно, произошло недоразумение, — пытаюсь я заступиться.

— Как бы не так! Я не верю в недоразумения, столь удобные для Главнокомандующего. Мне просто-напросто демонстрируют презрение.

— Нам, писцам, приказано было самим разобрать свои палатки.

— Тебе вообще не нужно заниматься палаткой. Ты не продолжаешь поход вместе со всеми, а возвращаешься со мной в Карфаген.

— Это невозможно, — возражаю я.

— У меня поручение от твоего отца. Ты не можешь не подчиниться его воле.

— Он велел мне оставить Ганнибала?

— Да. И Ганнибала, и войско, и эти края. И образ жизни, который тебе приходится здесь вести.

— Я уже взрослый и сам решаю, что мне делать.

— Не болтай ерунды! — рявкает Итобал. — Твой отец глубоко сожалеет, что отпустил тебя в Испанию. Мысль о том, что ты решился на этот поход, приводит его в волнение. А если ты не передумаешь, пока ещё есть время, он придёт в ужас. Так что ты едешь со мной.

— Ни под каким видом! — отрезаю я.

Итобал — человек влиятельный, хотя раньше влияния у него было больше. Иначе разве его послали бы сюда с поручением вести переговоры? Он происходит из знатного рода, богат и обладает неуёмным темпераментом. В молодости он потряс карфагенских купцов, умудрившись за один сезон семь раз доставить и распродать полный груз на своём корабле. Его трирему только успевали нагружать и разгружать, нагружать и разгружать [143]. С тех пор никто не сумел направить столь бурный поток наличных в свои руки, как это сделал Итобал. Впрочем, он и сам побил собственный рекорд только в отношении общей суммы прибыли, а с учётом инфляции сумма эта всё равно равнялась плюс-минус ноль. В лице Итобала прочитывается его жёсткий характер властителя. Массивная голова четырёхгранной формы, кожа изборождена глубокими морщинами, рот — типичный для карфагенской аристократии, улыбка чувствует себя неуютно на его губах. Борода его поседела, взгляд — если только Итобал не поглощён деятельностью — тяжёл и мрачен. Сейчас геронт [144]кажется довольно уставшим. Как ни парадоксально, именно это придаёт его облику внутреннюю силу. Лицо, голова, шея, плечи вырисовываются с особой жёсткостью и мощью.