Гуннель Алин - Ганнибал-Победитель

Ганнибал сам выбрал для себя плавание в бурю по каменному морю. В таком случае корабль его тоже должен быть сделан из камня. И не только корабль, но и капитан. И в армии его все должны быть твердокаменными — солдаты, кони, слоны, мулы. Ганнибал-Победитель избрал не суровые воды, а суровейшую часть суши с её грохотом бездн и рёвом высот. Его стратегия Альпийского похода, вероятно, направлена на то, чтобы обрушить твердокаменные валы на стены Рима и забросать италийские города раскалёнными вулканическими камнями.

Вот как мне хочется видеть наше пребывание здесь со склонов Куларо. Холодный воздух образует дымку, которая колышется над морем, как пуховой периной колышется за Столпами туман на горизонте.

Однако я вижу представший передо мной пейзаж и более трезвым взглядом. За Куларо лежит довольно обширная равнина, рассечённая Исарой на две половины. Осенние дожди придали течению дополнительный напор, однако у реки нет возможности выплеснуть свои силы падением с высоты, а потому берега её бесплодны и, насколько хватает глаз, завалены каменными глыбами. Чуть выше простирается, со всех сторон окружённое горами, пастбище, которое, насколько я понимаю, и составляет предмет вожделения жителей окрестных скал и слепых долин. Большая часть равнины, как я вижу, возделана, но урожай к этому времени давно собран. На обоих берегах трудятся наши солдаты. Они собирают остатки травы, после того как прочесали каждый сарай и сеновал и прибрали к рукам всё, что не было захвачено при бегстве горцами. Вдалеке виден конный разъезд, который гонит перед собой большое стадо скота, явно захваченное в одной из долин.

Перед самым роскошным здешним строением — со злости мне хочется обозвать его Бревенчатым дворцом, или Лесным чертогом, или Мачтовыми палатами — происходят какие-то настораживающие приготовления. Скоро я понимаю, что намечается распятие четырёх человек. Кто они? Об этом я могу лишь высказывать предположения. Почему? Остаётся лишь гадать. Во всяком случае, Ганнибал посчитал необходимым распять их. Начальникам отрядов приказано успокоить солдат, распространив среди них, без подробностей, сию весть. «К вынужденным мерам подталкивает нужда, — бормочу я в попытке найти для себя объяснение, — обязательства влекут за собой обязанности, неотложное нельзя отложить; нам необходимы козлы отпущения».

Только я собираюсь улизнуть к своим записям, как вижу направляющегося ко мне благодушного Бальтанда и пробую взвесить, где его речи будут громче и длиннее, — в доме или на улице. Он уже прямо-таки бежит, размахивая руками, и я не успеваю ни войти в хижину, ни уйти куда-нибудь подальше, когда на меня наваливается сей златоуст.

— Сейчас будут вешать на дереве четырёх негодяев, — взволнованно рассказывает он. — Тебе обязательно надо посмотреть.

Я присаживаюсь на смолёное крыльцо, и Бальтанд следует моему примеру.

— Распинать будут тех, кто давал Ганнибалу ложные сведения. Все четверо прожужжали ему уши своим враньём, почему мы и забрались после Оранжа так далеко на север. Первому осведомителю Ганнибал не поверил. Не прислушался Главнокомандующий и ко второму, поскольку получал также другие сведения. Но он всё брал на заметку. Когда поступило третье донесение того же рода, Ганнибал заколебался; четвёртое окончательно убедило его — он сопоставил все эти вести, от первой до последней, и отбросил полученные им более правильные сообщения. Римляне идут за нами по пятам, Йадамилк!

— Ерунда, — говорю я и, встав, захожу в дом.

Бальтанд идёт за мной. Этого человека не остановить ничем, кроме грубой силы.

— Сципион вовсе не повернул свою армию. Он дождался подкрепления и, когда оно подошло, двинулся следом за нами. Уже взят Оранж.

— Ложь, — отрезаю я. — И почему ты говоришь «следом за нами», словно ты принадлежишь к нашему войску?

— Лжецов как раз и предадут распятию! Римляне действительно повернули назад. И Оранж не взят.

— Почему же ты наплёл всё это?

— Я только пересказал то, что наплели Ганнибалу, то, к чему он сначала отнёсся с осторожностью и во что затем поверил. Теперь лжецов ждёт дерево. Нам нужно присутствовать при распятии. Ведь мы потерпели больший ущерб, чем если бы Ганнибал подождал Сципионовы легионы и разгромил их из засады. И я и ты потеряли на этом своих рабов.

— Мой уже давно был свободен, — вру я.

— Твой чёрный невольник?

— Да, он был свободным человеком.

— Правда?

— Правда, — в третий раз лгу я.

— Как бы то ни было, из-за этих обманщиков войско понесло тяжёлые потери. Если бы не их враньё, аллоброги не устроили бы резни и мы бы не сидели сейчас тут. Наёмники крайне недовольны Ганнибалом. В их рядах происходит брожение. Того гляди, могут вспыхнуть беспорядки.

— Почему ты всегда болтаешь глупости?

— Просто я держу открытыми глаза и уши.

— Ты излишне легковерен. Скольких солдат ты слышал?

— Я говорил со многими.

— Сколько это много?

— Несколько.

— А сколько это несколько?

— От трёх до пяти.

— Тебе нужно побольше держать рот закрытым.

— Мой рот равняется по речам.

— Ты делаешь из мухи не слона, а гору.

— Ты первый человек, который считает меня легковерным. Мне будет что рассказать по возвращении домой. Забавно будет изумлять всех своими рассказами. Признайся, что ты только что струхнул, а?

Тут я пришёл в бешенство. Схватив Бальтанда за шиворот, я выкинул его вон.

— Убирайся прочь! — вскричал я.

— Я только хотел, чтоб ты тоже увидел казнь предателей.

— Замолчи!

— Что в этом плохого?

— Иди глазей на тех, кто распинает. И поторопись, а то опоздаешь к началу.

— Ты упускаешь свой шанс, Йадамилк, зрелище должно быть захватывающим.

— Болван!

Оставшись в одиночестве, я вновь испытываю то, о чём не раз упоминал в своих заметках за последние сутки. В сердце у меня полыхает пожар горя, подавленная душа посыпается пеплом, и мне безумно стыдно. Я уже неоднократно подчёркивал, что ничего не пишу без цели. Помогают ли эти заверения? Защищают ли они мой текст от неправильного понимания? Ответ будет явно отрицательным. Я прекрасно знаю, что можно целенаправленно обманывать и врать. Недобрый глаз может навести на сочинение такую тень, что чистейший глагол затмевается и приобретает противоположное значение. Тогда мои заверения идут мне только во вред, изложенные чёрным по белому доказательства ставятся с ног на голову. Читатель уговаривает себя, что все мои клятвы не более чем риторический приём. В таком случае весь текст оборачивается уловкой, пустым бахвальством.

Как мне спасти своё сочинение?

«Тот, кто хочет нализаться дикого мёду, не должен трусить перед пчёлами», — учит меня Негг.