Гуннель Алин - Ганнибал-Победитель

— Ты по обыкновению несёшь чушь. Тебе удалось продать жеребца?

— Нет. Здесь очень плохо со спросом. Никто не понимает собственной выгоды.

— Кроме тебя?

— Я собираю корм для коня в укор одному глупцу. Когда наверху придётся туго, покупатель заплатит и за коня, и за корм.

— И ты по-прежнему надеешься, что им стану я?

— Я уверен в этом! Я и зерна прикупил у фуражира.

— Значит, вы оба нарушили воинскую дисциплину.

— Нет, если всё останется между нами.

— Я донесу на вас.

— Только не ты.

— Выдачу зерна собираются ограничить.

— Слонам, естественно, достаётся больше всех. Мне надо бы получать двойную порцию.

— Тебе не мешает спустить живот.

— Ты либо забьёшь Медовое Копыто, — упорствует Негг, — либо купишь моего коня, гружённого продовольствием.

— И что будет с твоим конём, если он станет моим?

— Мы съедим его.

— И заплатить за это должен буду я?

— Каждому приходится платить за выживание, благородным господам больше, чем прочим, менее благородным.

— Ты, Негг, ещё менее благороден, чем самые неблагородные. Ты торгаш и мошенник.

— Ты смеёшься, карфагенянин. Над чем?

— Разумеется, над тобой. А почему ты всё время жмуришься?

— Потому что ты ослепителен, как солнце, господин.

— Если от меня идёт солнечный свет, то от тебя — вонь.

— Я смеюсь до глубины души!

— Тогда я рассмешу тебя и того больше, чтоб ты вылез из своей глубины на поверхность. Сейчас ты всё поймёшь.

У нас в Карфагене есть полководец, который абсолютно серьёзно написал Ганнибалу... Как ты думаешь, что?

— Я ещё смеюсь, господин полководец.

— Итак, он написал: чтобы перейти через Альпы, нужно сначала приучить солдат есть человечину. Если Ганнибал этого не сделает, ему не преодолеть их. Все, как один, умрут от голода.

— Вот видишь, господин. Нет ничего зазорного в том, чтобы полководец питался голодающими лошадьми.

— Не воображай, будто солдаты Ганнибала станут каннибалами.

— Что мне воображать? Поживём — увидим... А воздух тем временем посвежел, зловоние исчезло. Как я и предсказывал, ветер переменился. Теперь ты можешь есть на улице, хозяин.

Негг прав. Облака разогнаны, ветер дует с другой стороны. Я оглядываюсь вокруг и не столько удивляюсь, сколько пугаюсь. Пейзаж вдруг одновременно расширился и углубился. Альпы возвышаются ещё более величественно, чем прежде, тогда как пастбищные земли около Куларо опустились ниже. Исара превратилась в теснимый глыбами скромный ручеёк. Этими перевоплощениями мы обязаны игре света, который внёс свои поправки в масштабы и размеры. Если я поднимаю взгляд кверху, приходится опустить его из-за лёгкого головокружения. Если я опускаю его вниз, меня словно заставляют поднять его по плавной спирали. Если я смотрю на Негга, тот смыкает веки, крупные шероховатые веки, напоминающие устричную раковину. Надо ртом недвижно нависают усы.

— Я поем здесь, на крыльце, — отзываюсь я.

— Я так и думал.

— А ты ел?

— Кажется, да. Господин, я не рассказал кое-чего ещё.

— Только ни слова про коня.

— Ни в коем случае. Сейчас речь пойдёт о другом.

— Почему ты умолк?

— Ты приступил к еде. Когда кто-нибудь начинает есть, я тоже это делаю, понарошку.

— Что ты хотел сказать?

— Теперь я отвечаю за то, чтобы ты в целости и сохранности перебрался через Альпы.

— Кто так распорядился?

— Ганнибал, кто же ещё?!

— По «связке жемчуга»?

— А как иначе? Ганнибал невзлюбил меня. Говорят, я унизил его достоинство.

— Ганнибал ведёт беседы с кем угодно. Копейщик ты или кто другой, не имеет значения.

— В моём случае очень даже имеет. Ему, видите ли, напели, будто я выставил его на горе в смешном виде. То, что я там сделал, — ерунда. Послушать их разговоры, так мне впору отдавать назад и жеребца, и кошель с деньгами. Я не должен был поднимать Ганнибала над головой, не должен был взваливать его на спину. Если послушать, что болтают люди, я вообще не должен был ничего делать. От моего вмешательства, утверждают они, пострадала Ганнибалова репутация. Моё вмешательство было излишним, говорят завистники. Очевидцы происшедшего рассказывают о нём тем, кого там не было. Солдаты сидят у костров и хохочут над этими рассказами. Они придумывают собственные версии и плетут многословные истории на основе того, что им показалось. Из-за меня Ганнибала поднимают на смех. Этого он мне никогда не простит. И ещё: он не получил ни царапины. Посему даётся понять, что мне вообще не следовало вмешиваться. Такое впечатление, будто сподвижники Ганнибала предпочли бы видеть его мёртвым или хотя бы при смерти. На худой конец — пусть бы вывихнул ногу или растянул сухожилие.

— Ты не знаешь Ганнибала, — вставляю я. — Уверяю, что дошедшие до тебя слухи распространяет не он. Кстати, если тебе не хочется быть моим слугой, не надо. Я могу сказать Ганнибалу, что ты мне не нужен.

— Тогда он ещё больше окрысится на меня.

— А ты станешь ещё язвительнее. Почему ты не доверяешь моему слову?

— Потому что тебе не хватает элементарного здравого смысла, — говорит Негг. — С человеком, который пренебрегает благоразумием, даже когда для него существуют чёткие и ясные основания, трудно иметь дело. Почему ты не покупаешь моего коня? Я уже запас целый сеновал корма.

— Стоимость которого входит в цену.

— Цену мы с тобой пока не обсуждали.

— Но ты сказал, что мы вместе съедим твоего статного жеребца.

— Только если подопрёт нужда.

— А когда она подопрёт? Когда твой конь покончит с кормом, который ты на него нагрузишь?

— Возможно.

— Раскрой глаза, Herr. Может, я не хочу тебя.

Он действительно открыл глаза и пристально посмотрел на меня.

— Оказывается, ты ещё глупее, чем я рассчитывал, — осмеливается заявить он. — Я предлагаю тебе свою лошадь ради того, чтобы ты выжил. Я прошу Ганнибала разрешить мне стать твоим денщиком, и полководец тотчас откликается: «Буду только рад. Я очень ценю Йадамилка. Иди к нему в услужение. Теперь, когда он потерял своего раба, ты нужен ему».

— Он не был рабом, — отпираюсь я. — Я отпустил его на волю.

— Вольным он был или рабом, во всяком случае, Ганнибал произнёс именно эти слова. «А что мне делать, когда мы вступим в бой?» — спрашиваю я Ганнибала. «Если ты спасёшь Йадамилка, ты спасёшь больше, чем целый отряд», — слышу я в ответ. Вот и думай, как теперь обернётся дело с тобой, со мной, с Альпами, с разными врагами и прочими неприятностями.

— Сколько же ты просишь за дарёного коня? — растроганно спрашиваю я.

— Коня вынужден был уступить мне военачальник, так что, сам понимаешь, жеребец ухожен. Он не отощал, и силы в нём хватает, а резвости и вовсе через край. К тому же он, в отличие от тебя, не кусачий.

— Так сколько? — повторяю я.