Джек Дэнн - Собор памяти

Леонардо сходил с ума от тревоги за Никколо и Айше; он представлял себе Айше в её каюте, которая находилась как раз там, куда ударила бомбарда. А Никколо, должно быть, на палубе и готовится к бою, он ведь считает себя мужчиной, а не мальчиком.

С неба дождём сыпались стрелы.

— Спускайся вниз, Леонардо! — крикнул Бенедетто.

Рявкнули бомбарды, поразив галеру; и она ответила залпом своих пушек. Вокруг вопили и кричали солдаты. Многие были ранены; кое-кто стрелял из арбалетов, но они не могли соперничать с длинными луками турок, стрелявших с большего расстояния. Галера подошла ближе, хотя бомбарды «Девоты» палили по ней и вот-вот должны были потопить.

Пролаяли аркебузы, но бомбарды с «Девоты» на сей раз смолчали — меткие выстрелы турецких лучников начисто выбили канониров.

На палубу полетели огненные шары, и пламя греческого огня выплеснулось из деревянных trombe. Языки его лизали обшивку; дым был так густ, что день казался ночью. Но всего невыносимее был ливень стрел — он не прекращался ни на мгновение. Слышны были лишь стоны раненых и умирающих да посвист стрел, выпускаемых из луков и арбалетов.

Кругом Леонардо падали лучники; один свалился прямо на него — грудь пробита стрелой под самым соском, вместе с хрипами и свистом изо рта течёт и пузырится на губах кровь. Лучник был совсем мальчишкой. Теперь все двигались быстро — но Леонардо казалось, что нестерпимо медленно, словно он провалился в сон наяву. И он забыл обо всём, кроме пульса времени, что был подобен барабанному бою; но его руки и ноги сами знали, что им делать. Он потушил огонь на палубе и, схватив укреплённую на древке искрящую гранату, метнул её в грудь турка, что забросил абордажный крюк на борт «Девоты». Человек вскрикнул и окутался пламенем; а Леонардо вместе с остальными уже швырял во врагов и на палубу галеры кувшины с греческим огнём. Словно со стороны, из какого-то тихого потаённого местечка Леонардо слышал самого себя — он кричал и швырял хрупкие сосуды со смолой, что мгновенно вспыхивали на горящей палубе галеры.

Вокруг падали люди, но Леонардо был быстр, и Бог стоял за его плечами — ни стрела, ни огонь не касались его.

Теперь и палуба кипела как море — но людьми. Турки лезли со всех сторон, и непрерывно слышалось щёлканье падающих стрел, им не было конца, словно каждый дюйм обшивки был уже утыкан ими. Леонардо заметил капитана мамлюков: тот был со своими людьми, дрался в самой гуще боя, разрубая тела с рёвом дикого зверя; капитан корабля невредимым стоял на корме в окружении стражей, что отбивали вражеские стрелы большими, заходящими друг за друга щитами.

И Леонардо слышал, как капитан кричит, но голос был отдалённым, чужеродным в этом сне о крови и рубке — ибо в руках у Леонардо были меч и кинжал, и он рубил, рубил, не останавливаясь, отхватил руку сероглазому турку — ещё одному мальчишке, не успевшему даже отрастить бороды... да теперь он её уже и не отрастит. Леонардо вертелся волчком, озирался, будто находясь в глазе бури, зачарованный, неуязвимый. Он зарубил ещё одного турка и ещё одного... И сейчас, в грохоте криков, лязге оружия, рёве огня, в воплях, хрипах, взвизгах боя, в смешении атак и обороны, оскальзываясь в крови, Леонардо вспомнил...

Вспомнил, что он сделал с убийцами Джиневры. Увидел себя, словно пройдя сквозь время, потому что в угаре боя само время потеряло свой смысл, оно рвалось и кромсалось каждым ударом меча. Он снова видел себя в спальне Джиневры, снова вскрывал её убийц, словно они были свиньями, а он изучал их мускульное строение, рисунок их артерий, слои плоти. И вырывал их глаза, размазывал их в грязь.

Леонардо ощутил отвращение к себе, его тошнило от себя самого, и хотелось вновь захлопнуть двери собора памяти. Он снова был здесь — залитый кровью, пахнущий ею, потому что она покрывала его слоем, точно густая мазь.

Он очнулся от жуткой грёзы, когда в грудь Бенедетто вошла стрела.

— Бенедетто, нет! — крикнул он и подбежал к другу, лицо которого было залито кровью от пореза на щеке, полуоторванный лоскуток кожи шевелился, когда он заговорил.

— Выдерни стрелу, Леонардо, — попросил он, белея. — Пожалуйста...

— Лёгкое не задето, — сказал Леонардо, чтобы успокоить его, и занялся стрелой, стараясь вытащить её с наименьшим уроном. Бенедетто хотел было застонать — но лишь клокочуще вздохнул — и лишился чувств, лицо его помертвело. Тогда Леонардо очистил и перевязал рану — работать с кровью, плотью и костями ему было привычно. На миг стало тихо, и тогда он услышал щёлканье — несколько стрел ударились о палубу позади него, по-прежнему его даже не задев. Турки стреляли из луков с верхушки фок-мачты, на которой укрепили обложенную тюфяками корзину-платформу. Леонардо отнёс Бенедетто в укрытие; и тут ему в голову пришла одна мысль.

Он пошёл на корму поговорить с капитаном, но по дороге поскользнулся на залитой кровью палубе и упал на острый кусок металла, который проткнул ему ногу. Боли он не почувствовал, но всё равно оторвал лоскут и перетянул ногу повыше раны, чтобы остановить кровь.

Капитан выслушал его план — и был в таком отчаянии, что согласился. Капитан мамлюков тоже присоединился к ним, и они вывели из драки довольно солдат и матросов, чтобы составить хоть какое-то подобие отряда. Капитан корабля проорал своим людям приказ: по его команде идти на штирборт. Леонардо подивился, как могли они что-нибудь расслышать за шумом битвы; но пока он мастерил из полотна и верёвки что-то вроде гамака, матросы передавали друг другу капитанский приказ.

Корабль был в огне, и всюду клубился чёрный дым. Рукопашная схватка была яростной, но турков оттесняли. Их злобные пронзительные вопли леденили кровь; а поскольку дрались они за своего Бога, то скорее зарубили бы двенадцатилетнего юнгу-христианина, чем напали на своего единоверца араба. И тем не менее нападали.

Стрелы все летели, и люди прятались от них.

Действовать надо было немедля.

— Это может перевернуть корабль, — предупредил капитана Леонардо, но тот лишь кивнул и отдал приказ начинать.

Под защитой больших щитов двое солдат полезли по выбленкам на верхушку бизань-мачты. Один нёс арбалет и гамак, сделанный Леонардо, другой — трубку с греческим огнём.

— Будем надеяться, что турки не заметят их раньше срока, — сказал Леонардо. Он стоял на коленях рядом с большим, обмотанным верёвкой брашпилем. Пять матросов держали верёвки и были наготове. Солдаты-мамлюки, взобравшись на мачту, пристроили гамак к ноку, обращённому в сторону турецкой галеры.

Турецкие стрелки увидели их и открыли огонь.

— Давай! — крикнул Леонардо, и матросы натянули верёвки, оттягивая вниз один конец нока. Другой, обращённый к галере, пополз вверх, поднимая солдат в гамаке над стреляющими с платформы лучниками. Но тут корабль Леонардо качнулся, и нок начал крениться в сторону турецкой галеры.