Ганс Эйнсле - Я, Минос, царь Крита

В ответ он принялся робко ласкать её тело.

— Существуют такие культы, когда во время определённых празднеств мужчина надевает женскую одежду, а женщина щеголяет в мужской. Что есть отцовство, что есть зачатие? — спросил он, помолчав. — Что такое дочь или сестра, отец или сын? В далёком прошлом, много тысячелетий тому назад, люди не знали таких понятий. Знали они только одно — чтобы выжить, нужно производить на свет детей...

— Это так, — согласилась она. — Нам неизвестно, выживем ли мы. Подари мне детей, тогда у нас появится долг — сделать всё возможное, чтобы они были счастливы.

Изо дня в день Алко продолжала поиски клочка земли, который можно было бы использовать под пашню. Она прокладывала борозды и молилась за каждое зёрнышко, которое потом, несмотря на голод, осторожно опускала в землю.

Когда обессиленная Алко садилась на землю рядом с ним, достаточно было проявить к ней хоть чуть-чуть нежности, и это снова возвращало её к жизни. Спустя несколько секунд она опять опускалась на колени возле борозд, принявших в себя зёрна, и страстно восклицала:

— Я — мать, я — прародительница. — И поглаживала землю. — Я — жизнь, я стану матерью, — торжественно произносила она. Затем вновь бережно проводила руками по засыпанным бороздам, скрывавшим зёрна, и истово шептала: — Урожай собирает только посеявший, рожает только зачавший!

— Ты для меня — богиня земли, луны и плодородия. Когда я произношу «ты-ы-ы», меня переполняет нежность, которую я готов отдать тебе.

— В таком случае я тоже могу сказать тебе «ты-ы-ы», когда меня переполняет желание?

— Сейчас ты произнесла это «ты-ы-ы» так, что оно прозвучало словно зов, словно вздох; точно так же ты вздохнула, когда мы едва не погибли в волнах.

— Тогда я очень испугалась — ведь вокруг бушевала стихия, грозившая нам смертью. Но ты поддержал меня, и, несмотря на окружавший нас ужас, страх у меня вдруг исчез. Я почувствовала себя счастливой... Я почувствовала себя под твоей защитой, и эта твоя забота обо мне была просто чудесной, — с благоговением призналась она.

Алко снова опустилась на колени, одежда, соскользнув, обнажила её плечи, спину и груди. Эносу вдруг показалось, что он ещё никогда не видел Алко такой прекрасной. Он приблизился к ней, поднял с земли и принялся целовать её лицо, шею и плечи.

Алко обернулась, целиком отдавшись во власть его ласк. У них захватило дыхание, и Энос не сразу заметил приближавшуюся к ним пожилую женщину, которая принялась хныкать:

— Я больше не могу, я умираю от голода, подайте мне что-нибудь съестное!

Они поделились с ней небольшой рыбёшкой, которую Эносу случайно удалось поймать.

— Завтра с утра я с Алко отправляюсь к морю. Может быть, прибой выбросил на берег немного рыбы, — успокаивающе сказал он.

Снова спустился вечер, потом наступила ночь. Обнажённая Алко легла рядом с Эносом. Собравшись приласкать её, он обнаружил, что она заснула. Близость её тела так взволновала его, что у него снова перехватило дух. Он пролежал несколько часов, не в силах оторвать глаз от очертаний её тела. Мало-помалу и его одолел сон, но как только Алко осторожно, чтобы не разбудить его, поднялась, тут же проснулся. Её тело казалось воплощением красоты. Первые солнечные лучи осветили его, и Энос вновь залюбовался её женственностью. Ему представлялось, что он созерцает замечательное произведение искусства. Её упругое тело двигалось настолько естественно, как будто нагота была для него само собой разумеющимся состоянием.

На завтрак им пришлось довольствоваться горстью дикого ячменя.

— Надеюсь, сегодня нам повезёт, — сказала Алко надтреснутым голосом. — Скоро я уже больше не смогу...

— Вчера сильно штормило. За скалами определённо осталась рыба, — утешал её Энос.

— Не сходить ли мне к Лоскасу?

— Этому торговцу маслом? — спросил он. — О нём идёт дурная слава. Он по-прежнему толстый, жирный — тут и слепому ясно, кто он и что он.

— Я попрошу у него мешочек ячменя.

— За что?

— За то, что на одну ночь разделю с ним его ложе.

— И ты могла бы решиться на такое? — ошеломлённо спросил он.

— Ради тебя я пойду на всё. Я согласилась бы даже провести у него несколько недель, если он пообещает помочь тебе построить дом.

— А как же я без тебя?

— Да ведь я вернусь. — Она насмешливо скривила губы. — Скорее всего, он будет разочарован во мне — ему не нужна такая любовница. Это значит, что мне придётся уйти, и я снова буду с тобой.

Он замолчал, глядя на неё с несчастным видом. Она задумчиво сказала:

— Если ты не против, мне хотелось бы провести с тобой больше тысячи недель. Разве на этом фоне стоит говорить о каких-то двух или трёх неделях, когда меня не будет? Решай сам: нужен нам с тобой мешочек ячменя, нужна тебе помощь в постройке дома? Оплату я беру на себя...

— Это должна решать ты, — тихо ответил он. — Ты мне не жена.

— Разве я не больше чем жена? — спросила она.

На его удивлённый взгляд она ответила прямо:

— Я для тебя больше чем жена. Я это знаю!

— Захвати корзину, — в замешательстве попросил он и сам взял сумку, сплетённую из тростника.

Прибой и в самом деле выбросил на берег, за камни, немало рыбы. Она ещё продолжала барахтаться в отступающей воде, но та, что оказалась на суше, успела уснуть. Она выглядела жирной, упитанной.

Они сидели на песке и радовались богатой добыче.

— Этого хватит на несколько дней, — ликовала Алко.

— А эта вздулась, — показал Энос, — ею можно отравиться, — и отложил рыбу в сторону.

— Нет! — воскликнула Алко, бросаясь к рыбе, словно желая закрыть её собственным телом.

— Поверь, в ней таится смерть.

Когда они возвращались, он рассказывал ей о празднествах во дворце, о голубе — символе плодородия.

— Знаешь, — продолжал он, — топор — священное орудие, а обоюдоострый топор ещё более свят.

— Почему?

— В культовых обрядах ромб символизирует половой орган женщины.

Он говорил и говорил, не решаясь повернуть голову, потому что рядом шла возбуждающая его Алко, гордая своей наготой, осознающая, что её нагота — власть, с помощью которой она многого могла бы добиться.

— Ты думаешь о Лоскасе? — спросил он.

— А кто это?

— Торговец, — ответил он, — которому ты собиралась отдаться за мешочек ячменя.

— Зачем ты говоришь об этом? — серьёзно спросила она и остановилась. — Могу я попросить тебя кое о чём?

— Разумеется.

— Никогда не обижай меня, потому что я очень чувствительна к таким вещам. Ты можешь презирать меня как женщину, ты можешь сделать меня уличной девкой, ты можешь поколотить меня, но... — она запнулась и задумчиво опустила глаза, но потом снова подняла их и внимательно посмотрела на него, —...но никогда не обижай меня.