Ганс Эйнсле - Я, Минос, царь Крита

— Благодарю тебя за всё, — сказала Алко, когда они остались вдвоём, — за этот прекрасный дом, за мир, который ты даёшь мне, за радость и... — Она сделала небольшую паузу и закончила: — ...за счастье.

Энос взял её голову в свои руки.

— Нет, любовь моя! Это я должен быть благодарен тебе. Ты дала мне силы. Не будь тебя, я никогда бы ничего этого не сделал.

— Нам всё по плечу, — гордо произнесла Алко.

Мне не спалось... Может быть, причиной тому была буря, бушевавшая за окнами? Я не находил покоя, ворочаясь с боку на бок. Наконец я, наверное, всё-таки задремал, ибо мне приснился Пандион. Он стоял передо мною, подняв вверх палец, и предостерегал: «Минос, не забывай, что люди приходят и уходят, что всё проходит». Потом он добродушно взглянул на меня и наставительно продолжал: «Бесспорная истина состоит в том, что треугольник всегда будет составлять половину прямоугольника, что Луна всегда будет затмевать Солнце, а кипящая вода всегда будет способна выбросить в воздух камень. Мир преходящ, вечной остаётся только мудрость, и горе тому, кто соблазнится суетными вещами и забудет вечные истины».

Должно быть, я опять заснул, но меня замучили какие-то путаные сны. Я метался взад и вперёд, мне чудилось, будто меня придавила огромная тяжесть, которую никак не удаётся сбросить. Какой-то кошмар выжимал из меня тихие стоны, а потом мне привиделось, что передо мной стоит Пасифая.

Несколько дней назад я женился на ней по воле своего отца. Он убеждал меня, что этот брак свяжет два владетельных дома, ведь Пасифая — единственная дочь одного из влиятельных родственников.

И я покорился. Церемониал требовал, чтобы я заехал за ней в сопровождении многочисленной свиты в золочёном экипаже. Свадьба состоялась в Афинах, во дворце моего отца. Жрецы, которые сочетали нас узами брака с подобающей пышностью, были отвратительны. Один говорил, что Пасифая — драгоценный камень, который мне предстоит теперь оправить в самое прекрасное кольцо. Другой патетически восклицал, что Пасифая — самое дорогое достояние её родителей, которое они доверяют мне. Один министр принялся нудно перечислять её добродетели. Если верить льстивым восхвалениям, Пасифая — необыкновенное создание, а мужчина, которому она досталась, будет чувствовать себя словно в раю. Потом начали превозносить меня. Один министр обнародовал, на какие доходы я могу рассчитывать, какие блага мне обещаны, чтобы я как старший сын своего отца мог вести достойную жизнь.

За свадебным столом превозносили хорошее воспитание Пасифаи, один министр моего отца упомянул мои заслуги и охарактеризовал меня как примерного сына и супруга.

Неожиданно я проснулся, повернулся на правый бок, чтобы избавиться от сумбурных сновидений, однако воспоминания о свадебной церемонии беспокоили меня, будто застрявший в ране наконечник стрелы — он вызывал боль, не давал покоя.

Меня очень раздражало замечание отца Пасифаи, что мне следует набраться терпения, поскольку его любимая дочь привыкла стоять на своём. Потом он выпил большой бокал вина, словно у него с души свалился камень, и посмотрел на меня так, как будто я был ребёнком, которому только что преподнесли строптивого жеребчика.

— Минос, — с пафосом произнёс он, — имей терпение, знай, что моя власть над моим замком и моим государством заканчивается у ворот сада моей дочери. Пусть твоё знание женщин поможет тебе. Ты должен произвести на неё большее впечатление, нежели я.

Мысли мои крутились вокруг великолепного банкета. Потом я снова подумал о Пасифае. Когда жрец передавал её мне, она окинула меня внимательным взглядом. При этом она показалась мне уже весьма опытной девицей.

Пока звучала музыка и танцовщицы раздавали гостям вино и цветы, мой отец восхвалял Пасифаю.

— Ты очаровательна, — сказал он. — Чем дольше я смотрю на тебя, тем отчётливее мне кажется, что у тебя больше сходства с жрицей, чем со счастливой супругой.

— Я счастлива, царь, — ответила она строго. — Не оттого, что вышла замуж за твоего сына, а...

— Брак не доставляет тебе радости?

— Нет, он не привлекает меня.

— Зачем же ты тогда дала согласие на этот союз?

— Я сделала это ради своего отца. Но главным образом, потому что так хочешь ты.

— Так Минос не нравится тебе?

— Отчего же, он красив, он твой старший сын, значит, когда-нибудь станет царём. Но, — она критически оглядела его, — если бы не желание моего отца, я не стала бы его женой. Я буду делать всё, что он от меня потребует, буду рожать ему детей, а всё прочее... всё прочее он найдёт у своих любовниц.

— Он знает об этом?

— Да, я сказала ему в первый же день. Свой супружеский долг я исполню, но любить его я не могу. — Отец растерянно уставился на неё, и она с вызовом добавила: — Мне двадцать лет, уже шесть лет, как у меня есть поклонники. Так что я знаю, какой недолгой может быть любовь.

Даже проснувшись, я никак не мог забыть этот сон. Я вспомнил, как во время и после банкета около неё всё время вертелся Таурос, и оба нет-нет да и обменивались нежными взглядами. Когда я впоследствии искал Пасифаю, то чаще всего находил поблизости от её друга Тауроса, которого она официально назначила камергером и офицером своей личной охраны.

Когда я вступил во двор летней резиденции, которую среди прочих владений получил в качестве свадебного подарка от отца, ко мне поспешил гонец и, с трудом переводя дыхание, сообщил:

— Минос, у нас теперь есть целый корабль с критскими ремесленниками!

— Что, были схватки, есть потери?

— Нет, царевич. Наши воины ночью высадились на берег и пробрались в город. Мы знали, где живут гончары и золотых дел мастера, литейщики и каменотёсы, инструментальщики и каретники.

Вскоре явился предводитель солдат, захвативших в плен критских ремесленников, и доложил моему отцу, который удостоил меня визитом:

— Царь, — произнёс он учтиво, с поклоном, как того требовал церемониал, — боги помогли нам. Я захватил даже двух человек, владеющих искусством письма.

Он ещё раз поклонился и взволнованно поведал отцу о повозке, о великолепных мечах и о человеке, умеющем делать замечательные стулья, скамеечки для ног и столы.

— Представь себе, царь: стулья, которые я привёз с собой, изготовлены из чёрного дерева и украшены изящной инкрустацией из слоновой кости.

— Что у тебя в корзине? — спросил я, потому что офицер держал её так бережно, словно там находились какие-то хрупкие драгоценности.

— Чудесные кувшины, чаши и кубки. — Он горделиво улыбнулся и заметил, что у него есть и гончар, который изготовил эти единственные в своём роде керамические изделия. — Царь! — воскликнул офицер. — Разве этот кувшин с носиком не великолепен? Как необычны эти расположенные по спирали глазки, которые оканчиваются в круге с широкой точкой в центре. — Он продемонстрировал нам чаши и кубки. — Это настоящее критское искусство. Ты видишь изображённые с наклоном стебли злаков и оливковые ветви. А вот чаши без ручек, они имеются в хозяйстве любого критянина, у нас таких нет. Вот сосуд, прекрасно имитирующий плетёную корзину. Его узор в виде рядов обоюдоострых топоров между изображениями, похожими на холмы, воспроизводит те же мотивы, что используются для украшения алтарей. А этот двойной культовый сосуд, наверное, бесценен.