Сесилия Холланд - Иерусалим

— Вот красивая статуя, — заметила мать.

— Ангел напоминает мне де Ридфора, — сказала Сибилла.

Мать засмеялась:

— О да, верно. То-то он был бы счастлив, если б узнал.

«Но дьявол, — подумала Сибилла, — напоминает мне Раннульфа».

Она опустила глаза. Вдоль портика, в клубах белой пыли рабочие поднимали леса, чтобы поместить на место в нише следующую статую. Это был молящийся пилигрим, который склонил голову над сложенными для молитвы руками.

За спиной Сибиллы разнёсся пронзительный визг:

— Мама!

Она обернулась, и на сердце у неё посветлело: через двор, заваленный грудами камня и брёвен, ковыляла к ней дочь.

— Мама, вот!

Спутанные кудри Жоли блестели как золото, грязное личико сияло. В ладонях она несла пригоршню хорошеньких камушков; Сибилла склонилась над ними, восторгаясь каждым по отдельности. Подняв голову, она увидела, что по двору к ней идёт Ги. Он улыбался; лицо его было лицом взрослого ребёнка. Сибилла помахала ему рукой и подняла Жоли на руки.

— Баба, — сказала Жоли и протянула бабушке замурзанные ладошки со своими сокровищами.

— Знаешь, — сказала Агнес, — они перевезли бедного Бодинета в Акру.

Ги подошёл к ним, вскинул голову, оглядывая часовню.

— Недурно, — заметил он. — Статуи весьма милы.

Он говорил так из вежливости: подобные вещи его не интересовали. Взгляд его тотчас обратился в сторону Иерусалима, на гору напротив. Сибилла обещала утром поехать с ним на охоту, чтобы можно было весь сегодняшний день посвятить часовне.

— Как я уже сказала, Бодинет в Акре, и я собираюсь навестить его. Я думала, может быть, ты захочешь поехать со мной.

— Я? — переспросила Сибилла, застигнутая врасплох.

Ги повернул к ним голову:

— Акра? Разве там не хозяйничает Триполи? Она не может ехать туда.

— Король болен, — сказала Агнес. — Может, даже очень болен.

Сибилла обернулась, взглядом подозвала Алис и передала ей Жоли.

— Всё равно она не может поехать в Акру, — сказал Ги. — Я ей запрещаю. — Он произнёс эти слова важным голосом, исходившим, казалось, из самого нутра.

Сибилла глянула на мать; их взгляды встретились, и по этому невидимому мостику пробежало невысказанное послание.

— Пожалуй, нам пора возвращаться, — сказала она вслух. Агнес улыбнулась дочери:

— Да, пожалуй, пора.

В Акре король жил во дворце, называвшемся Борегар, в северной части города. Агнес направилась туда вместе с графом Триполи, который как раз гостил в городе, и знакомым лекарем, знаменитым евреем, которого называли Филиппом из Акры.

Дворец охранялся строго, словно во время войны; у каждой двери, у каждых ворот их останавливали. Наконец они прошли в сад на задах дворца. Здесь их остановил ещё один стражник, на сей раз тамплиер с медно-рыжей бородой, который не позволил им пройти дальше, но послал сообщить об их прибытии.

Внук прибежал быстро, лицо его сияло.

— Бабушка!

Он подошёл к рыжебородому рыцарю и взял его за руку.

— Бабушка, это мой друг Мыш. Он рыцарь-тамплиер, он очень храбрый и замечательный.

Агнес подняла глаза на рыцаря:

— Рада нашей встрече, сэр Мыш. Что за лестные похвалы!

Рыцарь улыбнулся ей. У него были синие глаза, и держался он с подкупающим изяществом.

— Благодарю, госпожа моя, — сказал он. — Королю нравится восхвалять меня.

Король, по сути, висел на его руке, и рыцарь стоически терпел такое обращение.

Из сада подошёл ещё один тамплиер, и мальчик мельком глянул на него.

— А это Святой. Он командир моих телохранителей.

Второй рыцарь не обладал изящными манерами первого. Он уставился себе под ноги и что-то пробормотал. Тут в разговор вступил Триполи, обратившись ко второму тамплиеру:

— Я посылал за тобой ещё месяц назад. Ты так и не явился.

— Моя обязанность — охранять короля, — сказал черноволосый рыцарь. — Я сказал, что появлюсь, когда сумею. — В голосе его прозвучало раздражение. У него были угольно-чёрные волосы и борода, а одежда выглядела так, словно он в ней спал. Агнес заметила, что этот рыцарь нравится её внуку гораздо меньше первого; когда черноволосый рыцарь заговорил, мальчик заметно притих и подвинулся ближе к рыжему Мышу.

— Тогда вот что я скажу тебе, Раннульф, — продолжал Триполи, — покуда я в Акре, хозяин города — я. Не причиняй мне хлопот.

Рыцарь слегка поднял голову. Глаза его были тверды и бесстрастны, словно камни.

— Я получил три предостережения из разных мест, что кто-то хочет убить короля. Одно предостережение касалось Керака, два — тебя.

Триполи оцепенел:

— Уверяю тебя, что я...

— Король лишь маленький мальчик, и это было бы мерзейшее деяние даже для проклятого сарацина, а уж христианин...

— Я не умышляю на жизнь короля!

— Вот и хорошо, — сказал рыцарь. — Значит, обойдёмся без хлопот.

— Вы закончили? — осведомилась Агнес и повернулась к другому своему спутнику, который всё это время молча наблюдал за происходящим. — Это Филипп из Акры, лекарь. Я привела его, чтобы он осмотрел моего внука. Если вы позволите.

Черноволосый рыцарь словно не заметил её. Он снова уставился в землю. Рыжий Мыш сказал:

— Да, конечно. Ну же, малыш, пускай этот хаким осмотрит тебя.

Мальчик с угрюмым видом слушал разговор о возможном его убийстве, но сейчас он храбро шагнул вперёд, не выпуская руки своего рослого друга. Они сняли с него камзол и рубашку, и лекарь осмотрел короля, понюхал его дыхание, поглядел на кончики пальцев и приложил ухо к груди. Потом он выпрямился и мягко попросил отправить мальчика погулять по саду. Рыжеволосый рыцарь ушёл с королём.

— Что с ним, Филипп? — спросила Агнес.

Лекарь смотрел вслед мальчику. Еврей был хрупкого сложения, в длинном одеянии, расшитом по вороту и манжетам; на голове он носил шапочку, похожую на шёлковую тонзуру [24] Тонзура — выбритое или выстриженное место на макушке католических духовных лиц. . Он повернулся к черноволосому рыцарю:

— Как он ест?

Рыцарь поднял голову:

— Мы пробуем всю его еду. И осматриваем всё, к чему он прикасается. Его хотят отравить? — Он бросил пронзительный взгляд на Триполи.

Лекарь улыбнулся:

— Ты норманн, не так ли? Я заметил, что твои соплеменники склонны во всём подозревать отравление. Нет, король не отравлен. Полагаю, мои христианские коллеги в Салерно сказали бы, что в нём слишком много холодных соков. Он мал и хрупок. Грудь его полна шорохов и свиста, ногти по краям голубые, румянец нехорош.

Он повернулся к Агнес и едва заметно покачал головой. Не по словам лекаря, но по этому жесту она поняла: смерть её внука неотвратима.

Сердце её сжалось. Взглядом она нашла мальчика, который сидел на траве в дальнем углу сада.

— Он всегда был слаб, — с тяжёлым сердцем пробормотала она. — Я надеялась, что с возрастом он окрепнет. — Агнес осенила себя крестным знамением.