Сесилия Холланд - Иерусалим

Тамплиер всё это время в упор смотрел на лекаря.

— Ты — Филипп бен Эзра? — спросил он. — Насколько мне помнится, лекарь с таким именем есть при дамасском дворе.

— Мой двоюродный брат, — сказал Филипп из Акры.

Триполи следил за мальчиком с напряжённым видом хищника; при этих словах он резко повернулся к черноволосому рыцарю.

— Тебе-то какое до этого дело?

— Мне есть дело до всего, что связано с Дамаском, — ответил тамплиер. — Я слыхал, что Саладин тоже болен.

Филипп отступил, оставив Триполи и рыцаря стоять лицом к лицу.

— Твоя обязанность, как ты сам сказал, — охранять короля, — жёстко сказал граф. — Не суй нос в политику.

— Если он болен, мы могли бы ударить по нему, — сказал рыцарь. — Храм снова в полной силе, перемирие закончилось, пришла пора воевать. У султана немало трудностей. Сейчас он сбит с ног. Один добрый удар мог бы навсегда покончить с ним.

Триполи что-то проворчал:

— Он хочет продлить перемирие, и я склонен поддержать его.

— Перемирия идут на пользу им, а не нам.

— Я не вижу ничего хорошего в том, чтобы покончить с Саладином; это вызовет хаос.

— Да, у него много сыновей и племянников. Они будут годами драться за трон, и это принесёт нам только пользу.

— А тот, кто в конце концов придёт к власти, окажется, быть может, хуже Саладина, который, во всяком случае, здравомыслящий и уважаемый человек. — Под давлением спора голос Триполи повысился до саркастического визга. — И к тому же, чего ты явно не знаешь, торча в этом тесном уголке королевства, ограниченный самой сутью своего ремесла, — повсеместно царит голод. Даже здесь, в Акре, зерно с каждым днём растёт в цене, а на юге зерна вовсе нет. Мы не можем драться без провизии.

— Ударив по Саладину, — сказал рыцарь, — мы захватим Хауран с его полями и садами. Мы сможем удержать этот кусок земли хотя бы до нового урожая и накормить с него всё королевство.

— Ты рассуждаешь, как разбойник — что и было, как видно, твоим занятием, пока ты не принялся резать глотки именем Христа.

— Нет, прежде чем принять обет, я резал глотки именем таких знатных особ, как ты, у которых недостаёт мужества делать это самим.

Агнес рассмеялась.

— Что ж, — сказала она, — пока вы двое будете спорить, я могла бы поиграть с внуком. Ты дозволяешь, сэр тамплиер?

Рыцарь уставился в землю и сказал, обращаясь скорее к Триполи, чем к ней:

— Скажи ей, что она может пойти к мальчику. И пусть пришлёт сюда Мыша.

Триполи презрительно фыркнул:

— Ещё одна твоя связь с Дамаском?

— Да, — сказал рыцарь, — только через заднюю дверь.

Агнес направилась в сад; с удивлением она заметила, что от последних слов Триполи передёрнуло. Граф и черноволосый тамплиер спорили ещё долго, и наконец Триполи ушёл. Агнес провела остаток дня с внуком. Тамплиеры всё время бродили поблизости.

На следующий день, увидевшись с Триполи уже в его собственном дворце, она сказала:

— Удивляюсь, мой лорд, как это ты позволяешь этому черноволосому мужлану разговаривать с тобой в подобном тоне.

Тамплиер заинтересовал её. Под ледяной броней в нём таился немалый жар. Агнес испытывала искушение освободить его от обета целомудрия, но он явно был твёрд; она подозревала, что будет отвергнута. Агнес предпочла соблазнять его только в своём воображении.

— Он просто свинья, — ответил Триполи. — Эти тамплиеры весьма неподходящее общество для юного чувствительного принца.

— Мой внук умирает, — сказала Агнес, — сомневаюсь, чтобы они успели так уж сильно испортить его. Кроме того, они хорошо его охраняют — ты сам в этом убедился. Жаль мне бедного убийцу, который забредёт в это логово.

Слуга принёс ей кубок вина с пряностями. С моря пришёл сильный дождь, и даже здесь, у очага, где жарко пылал огонь, Агнес никак не могла согреться. У неё ныли суставы пальцев.

— Все тамплиеры — преступники, — сказал Триполи, — а этот заслуживает того, чтобы его повесили на месте.

— Вы двое были довольно забавны. Он, кажется, неплохо осведомлён. Что ты имел в виду, говоря о его собственной связи в Дамаске?

— Другого рыцаря — того, рыжебородого. Один из многочисленных племянников султана — его любовник.

Теперь Агнес поняла шутку насчёт задней двери и разразилась смехом. Триполи покраснел, кисло поджал губы.

— Ты весела, госпожа моя, — чопорно заметил он. — Весела, как дьявол при виде грешника. — И замолчал, холодно глядя на хлещущий за окном дождь.

Мальчик всё больше слабел. Агнес видела его каждый день; когда он не смог встать с постели, она вновь послала за Сибиллой, в Яффу, и на сей раз дочь приехала — тайком, словно вор, так что Триполи и не подозревал, что она в городе.

Она обманула мужа, отправив его на охоту и нагородив сверх этого добросовестной лжи; но повидать маленького короля она так и не пришла.

— Он никогда не был моим сыном, — сказала она.

— Тогда что ты делаешь здесь? — спросила Агнес. Сибилла промолчала; но потом приехал Жослен де Куртенэ. Агнес увидела, как они беседуют, и поняла, что они строят планы, как воспользоваться смертью мальчика. Вот, стало быть, зачем она явилась.

Она вновь пошла к дочери и сказала:

— Навести мальчика. Ему осталось жить считанные дни.

Сибилла была раздражена, глаза на бледном лице сузились, как щёлочки.

— И сказать камергеру, чтобы объявил о моём прибытии? — осведомилась она. — Господин мой король, разреши представить тебе твою мать! Что в этом толку?

У очага, протянув ноги к огню, дремал Жослен де Куртенэ.

Тем вечером, точнее уже ночью, тамплиеры послали слугу за Агнес, и она приехала, в темноте, под холодным дождём, через весь город, и стояла у постели, глядя, как её внук борется за последний глоток воздуха. Когда он оцепенел и больше не шевелился, Агнес увидела, что рыжий рыцарь плачет не скрываясь, да и черноволосый весьма близок к слезам.

Сердце лежало в её груди тяжёлым камнем. На рассвете, в стылом сумраке, она вернулась в свой дворец и растолкала спящую дочь.

Сибилла села в кровати, бледная точно мел; прежде чем мать успела сказать хоть слово, она сказала:

— Пожалуй, я схожу к нему сегодня. Я навещу его.

Агнес посмотрела на неё сухими горящими глазами:

— Он мёртв.

Губы Сибиллы приоткрылись.

— О нет, — пробормотала она.

— Мёртв, — повторила Агнес. — И теперь он уже не стоит на твоём пути, верно? И теперь ты можешь заняться тем, что готовила все эти годы, за что заплатила своей честью и жизнью своего сына и ещё Бог весть чем, — теперь, моя дорогая, ты можешь стать королевой Иерусалима и сама увидишь, сколько счастья это тебе принесёт.

С этими словами она поднялась и покинула дворец, поехав прямиком в свой дом в Наблусе, и только там, оставшись одна, она наконец выплакала своё сердце потоком слёз.