Юрий Малевинский - Дороже всякого золота [Кулибин]

— Из дальних земель привезены. Музыку играли. Бывало, сам приложит к уху, нажмет кнопочку и слушает. На лице такая доброта, что и сказать невозможно. Кто не придет из просителей — всякого уважит. Намедни принес я ему сундучок. Ручку покрутишь — музыка из сундучка получается. Тоже редкая вещица. Слушать бы да слушать, а он осерчал. «Телега, — говорит, — и та приятнее скрипит». Большое понятие в музыке иметь изволит.

— А как Ванька мой испортит часы?

— Бог милостив. Если голова на плечах есть и желание имеется — всякое дело можно исполнить. Хоть из дальних земель часы привезены, да все одно: руками человеческими сотворены. Ты покличь сына-то, разом и порешим, — мягко закончил старик.

Отец сходил за Иваном. Тот поклонился Евстигнеевичу, выжидающе остановился в дверях.

— Вот те и в Нижнем часовой мастер объявился, — подбодрил старик. — Подойди сюда.

Бережно достал он из внутреннего кармана ливреи в тонкий платочек завернутые серебряные часы. Загорелись глаза у Ивана. Представил: какой заманчивой работы должен быть в них механизм.

— Берешься починить?

Иван не слышал слов. Взял часы. Открыл первую крышку, вторую и застыл, разглядывая крохотные колесики.

— Мастер и есть мастер, — улыбнулся старик, — ну и сынок, Петруша, у тебя…

Без особого труда поправил Иван губернаторские часы. Детали все на месте были, только ось одна сломалась. Выточил ей подобную, потом раскалил добела на угольях и в холодную воду окунул — видел, как кузнецы твердость металлу придают.

После починки губернаторских часов молодой Кулибин был всеми признан часовых дел мастером. Почетные отцы города понесли к нему в ремонт часы и музыкальные шкатулки, и заводных пастушков, и чудных собачонок. Сначала Ивана забавляли эти вещи. Разбирал, собирал. Смекал, что к чему. Некоторые платили за работу щедро — как-никак губернаторские часы чинил, другие считали каждую копейку. Было обидно, что труд мастера ценился порою ниже бурлацкого. Ивану скоро наскучили старые безделушки, сделанные «на одну колодку». Хотелось чего-то непохожего. Вот, скажем, такие часы, которые бы и время суток показывали, и число, и месяц, и движение небесных светил. Замечал молодой мастер, что в природе все имеет свои закономерности, а следовательно, все может исчисляться временем. Ходил Иван в село Павлово, где мастеровой народ живет. Посмотрел, как из меди статуэтки льют, рукоятки к ножам, подсвечники. Вырежут сначала модель из дерева, потом землей заформуют. Вынут из формы и жидким металлом заполняют пустоту, потом обрабатывают изделие. Думает: «На такой манер и детали для часов можно отливать, дело куда сподручнее пойдет».

В Павлове жили крепостные графа Шереметева. Граф считал себя просвещенным человеком и потому всех павловских кузнецов назвал слесарями, а село — слесарной фабрикой. Но от нового названия ничего в жизни мастеровых не изменилось. Разве только к одному управляющему добавили еще трех конторщиков, умевших очень ловко считать в свою пользу. Не «подмажешь» такого, обдерет он тебя как липку. Павловские мастеровые охотно взялись лить Ивану детали для часов. Но просили держать это в большой тайне: не дозволено было мужикам самим заказы принимать. На то была в селе контора.

Потом Алешка Пятериков больше в Павлово бегал. Старался в сумерки, чтобы не так приметно было. Добрые детали лили павловские мастера. Чуть-чуть почистить резцом — и ставь в часы, износа не будет.

…Лето 1753 года выдалось жарким. Вода на Волге упала. Солнце выжгло зелень на деревьях, земля потрескалась. В полях служили молебны, но дождя не было.

В городе объявился человек, рассказывающий про царевича Ивана. Будто царевич тот питает особую милость к староверам и за то принимает великие муки. Бог, видя его муки, ниспослал наказание на землю. Все выжжет солнце, и будет кругом пустыня. Выживут в той пустыне только праведники.

Кто-то пустил слух, что царевич Иван прячется в Нижнем Новгороде. Начались смуты. На базаре поймали беглого монаха, который выдавал себя за царевича. Самозванца привели в полицейскую часть и посадили в каталажку, приставив усиленный караул. Наутро монаха в каталажке не оказалось. Стражники клялись всеми святыми, что никого не выпускали и не впускали. Таинственное исчезновение монаха еще больше взволновало город. Пошла молва, что царевич Иван созывает под свое знамя радетелей старой веры. Неизвестно, чем бы все кончилось, но со стороны Балахны пришел ливень и щедро смочил землю. Страсти в мгновение ока улеглись…

…После дождя светило яркое солнце. Через Волгу огромным небесным мостом перекинулась радуга. Ивана неудержимо потянуло на улицу.

На Успенском съезде еще шумели потоки. Босоногие мальчишки лепили запруды. Вспомнил Иван, что и сам недавно вот так же строил плотины, чтобы потом ставить на них мельницы. Его, как и прежде, тянуло к воде: хотелось сделать какие-то доселе неведомые машины, чтобы приводили их в движение потоки. С каким удовольствием он сбросил бы сейчас сапоги и вместе с ребятами укрощал бурные ручьи. Кто-то из мальчишек пел про радугу:

Иван тоже смотрел на разноцветный мост через Волгу. «Вот такой бы, — думал он, — сделать руками человеческими». И слышит Иван, будто стучат по мосту копыта лошадей, будто идут по нему люди и летом, и зимой, и в весеннюю распутицу.

Был в Нижнем один-единственный мост через Оку, да и тот наплавной, держался на старых барках. Чтобы судам пройти, нужно было разводить его. Часто в сильный ветер от моста по всему плесу щепье собирали. От мысли построить через реку арочный мост у Ивана даже испарина выступила на лбу. Вырвал он прут из плетня, положил через ручей, дотронулся рукой посередине — прогнулся прут. Тогда он согнул его дугой и воткнул в землю. Прут стал пружинить. «А ведь, пожалуй, такой мост можно возвести». Задумался Иван: не мешало бы перебраться на ту сторону Волги, отыскать небольшую речушку и построить на ней мост в виде радуги. Вспомнил про Хурхома. С ним бы проще было это сделать. Но Хурхом ушел вниз по Волге с ватагой. Алешка совсем еще мальчишка. Где ему для моста слеги рубить, клиньями их крепить…

…Если бы не Дунятка, трудно сказать, как бы сложились сердечные дела Ивана.

— Дурень ты, Ванюша! Наталья все глаза проглядела — ждет его, а он спрягался, как чернец в келье. Сегодня вечером придет она к Коромысловой башне. Сказала ей: ты позвал.

— Вот и иди сама.

— Ой-ли, Ванечка! Вирши-то кому ты сочинял?

Поколотил бы Иван сестренку, чтобы не лезла куда не следует, да больно ласкова она к нему.

— Будешь большим художником, вспомнишь о Наталье, а ее и след простыл. Выйдет за Алешку Костромина. Как стемнеет, так и будет Наталья у Коромысло-вой башни, — шепнула в самое ухо брату Дунятка, — смотри не опоздай.