Аркадий Крупняков - Есть на Волге утес

— Ты, охальник, замолкни, а то в зубы дам.

Васька захохотал, но не обиделся. Он с утра был пьян.

Снарядив десяток телег с кормами и ружейным зельем, Аленка с матерью поехала в Заболотье. С собой взяла Мирона и сотню черемис для укрепления заставы на дороге. Хотели взять с собой Ваську, но он, пьяный, уснул. Решили, что от него пользы там не будет.

На рассвете, когда вся усадьба спала, в барском доме появился Логин. Он растолкал Ваську; тот, увидев приказчика, схватился было за саблю, но Логин остановил его:

— Убить меня еще успеешь. Разговор есть. Опохмелимся давай. У меня тож башка трещит.

Васька, увидев в руках Логина штоф с вином, забыл про саблю. Сели за стол, опохмелились.

— Благоверная твоя где?

— А хрен ее знает. Я с вечера спал.

— Она уехала в Заболотье.

— Ты отколь знаешь?

— Я все про вас знаю. А с кем уехала?

— С маткой, наверное.

— И с Миронком — черемисином.

— Ну и што?

— Да ничего. Только они друг друга знавали давно.

— Говорила она мне…

— А зачем она вызвала его из такой дали, не говорила?

— Нет, — Васька выпил еще чарку.

— То-то и оно. Приелся ей белый хлебец — на черный потянуло. Оба ведь черноволосы. Ночевать там будут.

— Она мне верная! Любит меня.

— Любит? А про боярина Хитрово ты что-нибудь слыхал?

— Боярин как боярин. Гнусь!

— Как ты думаешь — зачем она к нему в шатер ходила? Одна. И воевода ее не убил, а отпустил. Она и его любит. Она в Москве с ним жила. И с ним, и с дядей его Богданом. С чего бы они ее ключницей сделали, добро ей свое доручали?

— Вот этого я не знал! — Васька опрокинул в рот чарку.

— Ты, милый, многова не знаешь. Скажи мне, отчего на вашей свадьбе Степка Кукин вдруг соколом на тебя кинулся? Любитель он ее был. С Волги за ней таскается.

— Ну, сокол, ну, коршун! — Васька вскочил, пробежался по избе. — Я тебе, Степанушко, клюв почищу. И черемисину тоже!

— Не скачи, сядь! Тронешь ты Мирона, а черемисы тебя напрочь разорвут. Да и Кукин тебе не по зубам.

— Я ее убью! Все равно нас смерть ждет.

— Вот тут ты думать начал. Убить тебе ее не позволят. А голову спасти ты можешь. Я к тебе от князя Юрья Долгорукого пришел. И послал тебе главный воевода вот это, — Логин вытянул из кармана кошелек, высыпал на стол грудку золотых рублей, серебряных полтинников. — Юрей Ляксеич сказал: если ты к нему переметнешься, еще столько же получишь, а может, и более. И жизню твою князь обещал сохранить. Я мыслю, резон есть. Золото золотом, а голова дороже всяких денег, а?

Васька завороженно смотрел на горку монет, думал.

— Ты в носу не ковыряй — твоя же присказка. У меня времени нет, на дворе вот-вот светло будет.

— Мне с тобой итти?

— Рано, братец. Ты тут оставайся. Эй, Костька, зайди.

В избу вошел конюх Костька, встал перед столом.

— Вот ему будешь говорить все, что атаманы задумают, а ом уж мне перенесет. А я князю-батюшке. Только и всего. Ну как?

Васька выхватил у Логина кошель, ссыпал туда деньги, опустил в карман, уронил голову на стол. Не заметил, как Логин и Костька исчезли.

Прошел день. Вечером возвратились люди из Веденяпина. Обоз Лихарева они разметали, привезли хлеба, мяса, круп. Но и потери понесли большие. В бою оставили четыре пушки, медную да три железных, пушечные ядра да 16 знамен. А под каждым знаменем полегло по сотне.

Аленка и Мирон пробыли в Заболотье двое суток. Ружейные припасы схоронили под полом к часовне, на единственной дороге сделали стену с бойницами, окопы и вал. Верст на семь вглубь оборудовали засеки.

Васька все эти дни пил без просыпу. Встретив Мирона, сказал:

— Слушай, ты, чернозадый. Если будешь и дальше с бабой моей путаться — пришибу!

— Ты бы проспался, — посоветовал Мирон. — Разве время сейчас пить?

Аленке было не до Васьки — из-под Веденяпина привезли две сотни раненых, она с Настькой и сынами старика Образцова сутки не выходила из дворовой избы: делала из трав и кореньев настои, мази, отвары. Настька и Образцовы таскали раненых, перевязывали, лечили.

Зима вступала в свои права. Сковала реки, осушила дороги, покрыла жестким панцирем. Снегу было мало, холодный ветер метался по полям, обнажая бурьянные травы, которыми заросли за лето нивы. В лесах появилось неисчислимое количество волков. Их стаи обнаглели, они подходили к усадьбе, выли по ночам, врывались в хлева и овчарни, задирали последний скот, нападали на людей. Кольцо царских войск сжималось вокруг Темникова. Из Кадома подступил под стены города воевода Лихарев. К его трем тысячам Долгорукий прибавил еще пять. Недалеко от Красной слободы стоял Яков Хитрово. От Арзамаса подвел свои 8 тысяч окольничий Константин Щербатов. От Саранска на Шешнев шел Юрий Борятинский.

Во все четыре стороны каждый день Аленка и Кукин делали высылки. Мирон, Еремка, Савва, Васька, Федька Сидоров водили сотни на прорыв. И всюду их ждали, встречали пушечным боем, ружейными залпами. Пробовали прорываться ночами — то же самое. Сама Аленка решила попытать счастья — повела большой отряд без дорог в сторону реки Алатырь. Там, по слухам, царской рати не было, она стояла по дорогам, по деревням. Но и тут неожиданно появились заслоны. Стало ясно, кто-то их предает. Про Ваську никто не думал — он тоже водил высылки и тоже возвращался битым.

Голодные, худо одетые, озлобленные повстанцы не знали покоя ни днем, ни ночью. Юрий Долгорукий трижды посылал в осажденный город монахов, предлагал, призывал не проливать бесполезно кровь, но Аленка твердила одно: «Умрем, но не сдадимся». Монахи возвращались и доносили: «Баба зело злюща, тверда, яко кремень. Пока она там, город не сдадут. А грацкие-де лутшие люди, кои к воровским людям не приставали, хотят бить тебе челом». Из Кадом а Логину последовал указ — бабу Аленку словить.

Наконец, корма, захваченные в Веденяпино, все вышли, в городе начался настоящий голод. Кошек и собак уже съели, принялись ловить крыс. Все чаще стали раздаваться голоса о тщетности сидения. Савва в воскресенье начал служить в храме обедню, сказал горячую проповедь, велел людям уповать на милость божью, на помощь зимы. Ибо в войсках царя было также голодно. Хлеба не было нигде — от Волги до Оки. Обозы с зерном, запрошенные царем из южных мест, не приходили и, как видно, не придут. Ибо вся белгородская черта тоже охвачена бунтом.

Во время проповеди к Аленке подошел Васька. Его не было видно двое суток, и сейчас он вошел в храм трезвый.

— Где ты пропадал? — тихо спросила Аленка.

— В Заболотье гонял.

— Зачем?

— Сказали, что матка твоя больна. Я чтоб тебя не беспокоить…

— Что с ней?

— Простудилась. На ладан дышит. Тебя зовет.

Аленка, склонившись, прошла к выходу, послала за конем. На паперть выскочил Еремка, спросил: