Младен Оляча - Козара

— Дядя, это наше боевое охранение?

— Тихо… Замыкающим подтянуться…

Он поспешно взбирался по тропинке, с примкнутым штыком на винтовке, взятой наперевес. Штык поблескивал в лунном свете. Высокий, голенастый, широкоплечий, черный и решительный, он походил на ствол дерева, вдруг оживший и устремившийся вперед. Малому мерещилось, будто они по трупам шагают навстречу смерти.

— Дядя, что это?

— Пулеметное гнездо… Спят…

— Куда мы?

— За мной…

Он метнулся вправо; под ногами зашуршали палые листья. Потом свернул влево и полез прямо через живую изгородь, раздвинув кусты и колючки и сделав таким образом проход. Выбравшись из кустов, он огляделся. Местность выглядела мирно, окопов не было видно; метрах в тридцати от них полыхал костер, чуть дальше справа — второй.

— Замыкающим подтянуться! Быстрее!

— Дядя, это пулемет? Что мы будем делать, если они нас заметят?

— Тише… Скорее подтягивайтесь…

Он огромными шагами рванулся вперед. Если нас обнаружат, подумал он, то рассекут колонну пополам и уничтожат. Скорей, скорей, хотел он сказать, но уже несся, подгоняемый страхом, в долину, окаймленную виднеющейся вдали темной полосой леса, зубцы которого прорисовывались на фоне неба. Пекшен Гай? Если доберемся до Пекшена Гая, то нам будет море по колено. Только бы не отрезали арьергард. Долговязый, он несся громадными скачками, не отрывая глаз от Пекшена Гая. Теперь он уже не стыдился бежать — за ним валило без малого пять сотен партизан, и ему представлялось, будто все они подгоняют его: «Живей, Лазар, живей, а то колонну заметят и рассекут пополам…» Первый раз он признался себе без угрызений совести, что бежит, ибо так нужно; другого выхода нет.

— Позади неприятельская конница, — передали по цепочке.

— Кто видел конницу? — обернулся он к малому, который топал за ним по пятам, не выпуская из рук его куртку.

— Конница позади, конница позади…

— Пустишь ты меня когда-нибудь?

— Не пущу… Знаешь ведь, что мать говорила…

— Неприятельская конница позади…

Что нужно делать, если неприятельская конница нападет с тыла? — вспомнил он слова командира Жарко, который говорил как-то раз об этом: примкнуть штыки, налево кругом, приклады в землю, встань на одно колено и принимай коней на штык.

— Слышите вы, дьяволы глухие, что нас конница атакует с тыла? — нагнал их комиссар второй роты, испуганный и задыхающийся. — Я своими глазами лошадей видел.

— Ну и что из того? — рявкнул Лазар. — Не деморализуй мне бойцов.

— У меня двенадцать пулеметов, — сказал Станич, командир Ударной роты. — Встречу конницу, хоть бы это мне и головы стоило. Ударники, за мной…

— Рота, налево кругом! — скомандовал Лазар. — Примкнуть штыки! Разомкнуться в цепь… Без команды не стрелять, — он, пригнувшись, зашагал обратно, слыша позади лязганье штыков.

Комиссар второй роты оторопело застыл на месте. Он ожидал всего, только не возвращения в пасть врага. Зачем они повернули назад? С ума сошли, что ли? Ведь надо было без промедления двигаться к Пекшену Гаю!

Скоро, озаренные луной, показались первые всадники. Они двигались по полю, а малому померещилось, будто они стоят, отделенные друг от друга расстоянием метров в десять.

— Дядя, а мне что делать?

— Стать на колено! — крикнул дядя, недоумевая, как и малый, почему кавалеристы едут тихо, вместо того чтобы скакать во весь опор. Они неспешно трусили по полю, да и было их немного. Лазар пересчитал коней и просто не мог поверить, что их всего семь.

— Стой… Кто идет?

— Братцы, это вы?

— Мы… А вы кто?

— Кашевары… отбились от своих…

— Из какого батальона?

— Из первого… Жаркова…

— Живей, чтоб вас черти ели! — крикнул Лазар. — Как это вы отбились? Где отстали?

— На мостике, — наперебой стали объяснять кашевары, — кони не могли пройти по мостику, узок он, и нам пришлось вброд идти, а пока мы брод отыскали, вас и след простыл…

— В строй! — рявкнул Лазар.

— Что это происходит, чего вы остановились?

Лазар узнал Жарко, командира батальона, и крикнул:

— Рота, за мной! В колонну по одному! Во всем виноват этот засранец из второй роты… А насчет храбрости потрепаться любим.

На рассвете они вышли к Дубицкому шоссе. Еще задолго до того, как подойти к нему, они приняли все меры предосторожности, но шоссе оказалось безлюдным; только следы колес и гусениц остались на нем, как метки. Из придорожного кустарника и высоких хлебов доносился смрад. Это трупы, это падалью пахнет, подумал Лазар, перебегая дорогу с омерзительным ощущением, что его в засаде подстерегает верная смерть.

— Живей через дорогу, — услышал он голос Жарко, стоявшего, широко расставив ноги, с автоматом в руках. Лазар всегда любил его видеть в момент опасности.

— Через дорогу в лесок… Ложись… Танки…

Два чудовища прогромыхали мимо, земля под ними дрожала.

— Куда мы?

— Туда, — сказал Жарко, указывая на обрывистый склон по ту сторону дороги.

— На Козару, — добавил Лазар.

— Это Погледжево?

— Да… А справа Патрия.

— Проведи нас между Патрией и Погледжевом, но только прямо, без лишнего плутания. Хватит с меня этого.

— Товарищ командир батальона, на той вершине — неприятель.

— Веди нас прямо, хоть бы и на неприятеля, — стоял на своем командир. — Находился всласть.

— А каково мне с моим плоскостопием? — засмеялся малый, подымая отяжелевшую ногу. Подошвы болели, как будто их кто ножом резал.

Колонна двинулась по узкой долине.

Луга не скошены, хлеба полегли. Где-то хрюкают свиньи и мычат коровы. Малый увидел среди стеблей кукурузы поросенка: сытый, он лениво объедал молодой початок, из зерен которого вытекал млечный сок. Поросенок уже не мог есть: пожевав зерна, он выплевывал их, словно с отвращением, бросал початок и шел к другому стеблю, обнюхивал его и принимался за молодой побег, думая, что он окажется вкуснее и слаще. Живя долгое время без хозяина, поросенок, наверно, одичал. Увидев малого, он хрюкнул, уставился на него, потом отскочил и исчез в кукурузе.

Из чьего-то двора вылетела, отчаянно кудахча и трепеща крыльями, курица, но, увидев войско, повернула назад. Откуда-то вынесло и рыжего теленка с раздутым, видимо, от переедания брюхом: он замер на месте, облизнулся и зажевал жвачку, отгоняя хвостом мух и слепней.

Молчаливо зияли распахнутые ворота хлевов. Чернели окна с выбитыми стеклами; чудом держались обгорелые стропила с уцелевшей кое-где черепицей. С несжатого поля доносится рычание и лай собак, сбившихся в кучу, мотаются хвосты и сверкают хищные зубы. Должно быть, сцепились из-за какой-нибудь падали.

— Дядя, вон сливы! — малый кинулся в сад.

— Не нарушай строй! — крикнул ему вслед дядя, но на дерево лезть не запретил.