Николай Кузьмин - Меч и плуг [Повесть о Григории Котовском]

В деревнях Антонов уже не проводил митингов, а просто очищал амбары, забирал лошадей и расстреливал мужиков за каждое слово, за каждый недовольный взгляд.

С теми силами, что у него оставались, он рвался в Чернявские леса, в Рамзинские болота.

Надежда на спасение не оставляла его до тех пор, пока не грянуло решающее сражение под Бакурами.

Но прежде чем завязался этот упорный и кровопролитный бой, мятежники узнали ряд удач, и одну из них — у деревни Алабушки, где Аверьянов сильно потрепал отряд курсантов.

Однако Антонов оставался единственным человеком, кто не обольщался одержанной победой. Напрасно штабные, воодушевленные захваченными документами и расправой над пленными курсантами, блестя глазами, доказывали ему, что вот она, птица счастья, поймать которую мечтает каждый военачальник. Все, все сейчас поворачивается к лучшему! Где-то был Эктов, уехавший за помощью в Москву, на совещание подпольных сил, жив еще Махно, гулял по Украине атаман Тютюнник, совершился переворот на Дальнем Востоке, неспокойно в Средней Азии. Да и полки войскового старшины Фролова! Есть, есть еще в стране силы, не сложившие оружия! Кто-то даже предложил ударить на станцию Сампур, пересечь железную дорогу и выйти навстречу полкам войскового старшины Фролова.

Все попусту: как его ни уговаривали, он не дал согласия развернуть полки для решительного боя. Надежды его по-прежнему связывались с сохранением оставшихся людей, с глухоманью на реке Вороне, где можно было затянуть сопротивление.

Чем это объяснить, он не знал, но на него вдруг свалилось озарение, которому подвержены даже примитивные натуры. С самого начала всю его силу составлял крепкий зажиточный мужик. О, он умело раскипятил этих людей! Он видел их на базарах, где они собирали измятые в потных ладонях рубли и трешки и прятали, пихали их за пазуху, — не человек, а сплошная пазуха! Он знавал их по домам, где они расправляли и считали выручку, опрыскивали ее одеколоном и прятали на дно в сундук. И вот за свое, за сусек, наполненный зерном, за добро, скопленное годами, они с ненавистью били топором по черепу. Что им увещевания, что в городе мрут с голоду? Они своих родителей не кормят, полагая, что старики зажились, и поторапливают их на тот свет. А тут — голод где-то в городе!.. И опьянев от первой расправы с продармейцами, они принимаются крушить со сладкой местью и свирепством. Однако странища так огромна, а топор так мал, — и вот за проломленную голову отрядника надвигается расплата, нависает страх, и человек бежит в лес, к таким же, как и он, и оттуда уже нет иного выхода, как только к расчету своей кровью. Боязнь расплаты, страх за свою жизнь… Но вышли приказы о явке с повинной, и это подрубило последние корни Антонова в испуганных деревнях.

Выслушивая уговоры, наблюдая вокруг себя радость и воодушевление, он помалкивал и гнул свое. Дураки, они не понимали, что, кроме имеющихся полков, у него уже не будет других! Неужели он решится разбазарить их одним швырком?

Всем своим оставшимся авторитетом он настоял сниматься с места и уходить. Уходить, торопиться! Сзади надвигалась кавалерийская бригада Котовского, а впереди ждала трудная переправа через реку Ворону. Чтобы переправиться без помех, следовало оторваться от Котовского как можно дальше, иначе вместо переправы будет бой.

В тот миг еще никто не знал, что Федько, обозленный неудачей под Алабушками, в полтора дня сделает огромный переход и выйдет на дорогу, которую Антонов считал свободной и намечал ее для подхода к реке. Он вообще не допускал мысли, что сделать такой переход в человеческих силах, и опасался лишь преследования сзади. А о том, что Котовский идет по пятам и какими силами располагает, известно и без трофейных документов. Ничего нового и утешительного они ему не сообщили.

Когда передовые полки напоролись на заслон бронеотрядов, которые вроде бы недавно были потрепаны и сейчас, предположительно, должны были латать прорехи, Антонов обмер: наступил час, которого он боялся и оттягивал всеми силами. Теперь уже не оттянуть!

Не подавая вида, он в последний раз собрал оставшихся с ним верных людей. Богуславский доложил обстановку. Части Красной Армии ведут преследование по сходящимся направлениям, рассчитывая нанести общий удар именно в том месте, где отступающих ждал пулеметный заслон бронеотрядов. Во всем этом угадывалась чья-то твердая, опытная рука. К сегодняшнему дню, сказал Богуславский, «свободная территория» (так он называл район мятежа) плотно блокирована пехотными частями. Преследование ведут в основном подвижные соединения, в частности кроме кавалерийской бригады Котовского еще 14-я отдельная кавалерийская бригада и Борисоглебские кавалерийские курсы.

— Положение безнадежное, нам приготовлен мешок, — чеканил офицерским голосом Богуславский, зорко взглядывая на сумрачные лица сидевших вокруг сподвижников.

В его голове родился дерзкий план: поскольку противник еще не «завязал мешка», осуществить прорыв. Для маскировки предполагаемого прорыва необходимо обозначить серию ударов по всем направлениям (этим, кстати, будут связаны все силы нападения), но основные усилия направить в сторону висящих на хвосте кавалерийских частей. Здесь, считал он, у противника самое уязвимое место — лесные дороги вынуждают двигаться разрозненно, можно навалиться и растрепать эскадрон за эскадроном.

— Александр Степанович, это единственный выход, — закончил Богуславский.

Хмурое лицо Антонова не выражало никакого интереса. Он исподлобья взглянул на своего любимца. План прорыва предполагал спасти штаб, ради этого жертвовались полки для отвлекающих ударов. Но сам Антонов в эти минуты думал совсем не о штабе.

Не возразив ни слова, он согласился с идеей Богуславского и отдал ему всю инициативу.

Участники последнего совещания давно разошлись, а «главком» все еще сидел, сцепив руки и уставив перед собою безжизненный взгляд. Прорыв… Богуславский, видимо, надеется вырваться из кольца и встретить полки войскового старшины Фролова. Пусть надеется… В душе Антонов твердо решил пожертвовать своим любимцем — другого выхода не виделось. Он собрался бежать не вместе со штабом, а в одиночку и в тот же день из всех близких людей осторожно предупредил одного брата.

Богуславский начал бой как будто счастливо. Мелочная опека «главкома» ему больше не мешала, он почувствовал себя хозяином полков, предсмертно сжавшихся в тугую пружину. Отсутствие Матюхина его нисколько не тревожило: сил было и без него достаточно, а напуганные люди остервенело лезли на огонь. Подгонять никого не приходилось.

На командный пункт, откуда Богуславский руководил закипающим боем, беспрерывно поступали донесения.