Михаил Задорнов - Руны Вещего Олега

Потом был свадебный обряд, о котором там, в лесу, рассказал волхв Ярилы.

Красочное, строгое и одновременно бесшабашно-весёлое действо запечатлелось в памяти молодого грека неоднородно. Запомнилось ритуальное омовение перед свадебным обрядом, с особыми песнопениями, заговорами и душистым запахом трав, от которых слегка кружило голову. Потом они вдвоём в белых одеждах с красной вышивкой, подпоясанные расшитыми какими-то знаками поясами, шли к её родителям по устланной соломой дорожке, прося напутствия для новой жизни. Потом горела эта солома, как символ ушедшего прошлого, и они клялись перед всем миром любить друг друга до самой смерти. В красивых напевных причитаниях и заговорах, шутках и поговорках, что почти непрерывно звучали, сменяя друг друга, жениха называли Ясным Месяцем, а невесту – Светлым Солнышком. Нежность, печаль, радость обретения и сожаление о безвозвратно ушедшем – всё слилось в этом сложном и многомерном действе. Божедар понял и прочувствовал, почему красные и белые цвета одежды, сжигаемая солома, слёзы печали и радости являются обязательными атрибутами двух таких разных вроде бы обрядов, как похоронный и свадебный. «Это символы непрерывности связи прошлого и настоящего с будущим, с предками и с теми, кого ещё нет, но они родятся от слияния двух родных душ и тел в великом Сварожьем коловороте, порождённом Всевышним Родом», – вспомнил воин слова жреца Яробога. Божедар глубже и острее стал воспринимать всю простоту и сложность миропонимания сих людей, которых его соплеменники высокомерно называют варварами или северными скифами-россами. Его сознание пребывало как бы сразу в нескольких мирах, взгляд внутрь себя и одновременно в космос расширился, и на ум вдруг пришли философские трактаты Аристотеля, которые оказались неожиданно созвучными миропониманию людей, среди которых он находится сегодня.

Он чувствовал, как изнутри пробуждается нечто похожее, но откуда? Наверное, это от сходных вибраций пробуждалась его родовая память. Здесь ему легче и проще, чем в Константинополе, к тому же сам митрополит благословил его на участие в языческих обрядах! Теперь он свободен от всех страхов и отдаётся вместе с любимой этим необычным действам.

– А мёд-то горький! – выкрикивает один из гостей праздника, вставая за столом с поднятой чарой.

– В самом деле, горек мёд! – подхватывают другие.

– Совсем горький! – уже кричат почти все участники праздника.

Божедар удивлённо смотрит на людей, не понимая, что происходит. Дивоока тихонько толкает его в бок, показывая очами, что нужно встать. Они встают, дева поворачивается к нему, глядит как-то необычно, потом обвивает своими ловкими руками его шею и при всех гостях приближает горячие уста к его устам. Уста соединяются, а сердце Божедара обрывается и летит куда-то в мягкую счастливую бездну. Не сразу до него доходит одобрительный возглас всех участников действа:

– Сладко!

– Ох, как сладко стало!

– Счастья молодым, медовой жизни!

– Благодать, братья, – с удовольствием потянул князь ноздрями душистый воздух нового деревянного сруба, войдя в дом к своим изведывателям на самом краю Ратного стана. – Будто снова в нашем краю северном, стоит лишь очи закрыть и… Нов-град, Изборск, Ладога. А открыл очи – и снова в Киев-граде, с новыми врагами Руси сражаться.

– Отчего только с новыми, – ввернул Скоморох, – тут и старые наши неприятели имеются.

– Кто же из старых неприятелей объявился? – приподнял бровь Ольг.

– Да те самые, священник Энгельштайн и его помощник Отто, что в Ладоге покушение на князя Рарога устроили, – ответил Мишата.

– Энгельштайн этот уже не просто священник, а епископ, легат Папы Римского, – уточнил Айер.

– Да будь он хоть сам Папа Римский, а за то, что князя Рарога лютой готской казни предать пытался, ответ держать должен, – сурово молвил князь, сразу вспомнив и сумасшедшую скачку по лесу к семейной заимке, и скоротечную жестокую схватку с франкскими изведывателями, и Велину, в крике изливающую ему обиду и злость оттого, что не удалось убить Рарога… – Неужто он страх потерял, сей бывший пастор, а ныне легат, что в Киев явился?

– Он в Киеве был при Аскольде. Да началась у них с Царьградской церковью грызня за такой лакомый кусок, а тут мы подоспели с дружиной, пришлось и митрополиту Сирину, и сему легату бежать. Энгельштайн укрылся в Искоростене у древлян, те всегда Киев недолюбливали, – изложил Мишата.

– Значит, нынче сей Энгельштайн среди древлян хоронится? – задумчиво молвил князь, усаживаясь на новую берёзовую скамью и делая знак, чтобы и его изведыватели присели вокруг прочного, тоже пахнущего свежим деревом дубового стола.

– Так ведь не просто хоронится, – заметил Айер, – к нему наши греческие собратья трапезиты зачастили, а сие им ох как несвойственно.

– Ну да, – добавил Скоморох, – при Аскольде готовы были порезать друг друга, а тут вдруг любовь да дружба, не к добру это!

– Давай, княже, мы к древлянам потихоньку сходим, выясним, что и как, – предложил Мишата, и остальные изведыватели закивали, выражая свою готовность.

– Добро, – согласился Ольг.

– Тогда просьба к тебе, княже, будет, – молвил Мишата, переглянувшись с сотоварищами.

– Чего для дела надобно, получите, – отвечал князь.

– Нам человек нужен, который латынь добре разумеет, молитвы христианские знает, а лепше всего, чтоб сам был христианин, но не греческой, а римской церкви. В общем, кабы сын твой, Олег, с нами к тому легату пошёл…

– Его пока в Киеве никто не знает, а в Искоростене и подавно, а он имена пастырей назвать может изборских, тут никакого подвоха не будет, – горячо заговорил Скоморох, а Мишата недовольно глянул на него.

– Хм, с изведывательской стороны я-то вас, братья, разумею, да справится ли Олег? Молод и опыта в изведывательском деле никакого… – засомневался князь.

– Ерошке всего двенадцать было, когда нас в Булгаре обложили, а он справился, да ещё как! – напомнил Айер, и все глянули на повзрослевшего темноволосого и голубоглазого Ерофея.

– Мы сына твоего, княже, добре подготовим, с ним Ерофей и Молчун пойдут, а мы с Айером поблизости будем, – снова с жаром убеждения заговорил Скоморох. – Один стар, а другой ростом мал, никто ничего серьёзного не подумает!

Ольг задумчиво глянул на своих изведывателей, погладил перстами дубовую столешницу, будто читал написанное на ней невидимое письмо.

– Ладно, – решился наконец князь, хлопнув по столу могучей дланью, – я сам займусь подготовкой сына, перед богами я за него в ответе, мне и к опасному делу его готовить. Только Молчуна нельзя к Олегу ставить, он в лодье моей уже был охоронцем, кто-то из ближников Скальда его точно запомнил, хотя бы тот бывший новгородец Репей или, как его… который уплыл…