Михаил Задорнов - Руны Вещего Олега

Хазары обложили Чернигов и, получив отказ открыть ворота, начали готовиться к приступу. Воины быстро раскатали ближайшие жилища и амбары, чтобы использовать брёвна для преодоления заполненного водой рва. Выстраивались лучники, перевешивая тулы в боевое положение так, чтобы по приказу начать «стелить» и держать непрерывно в воздухе свои стрелы, выпуская их одна за другой. Стояли они пока дальше, чем их прицельно могли достать тугие луки северян. Другие хазарские воины сколачивали большие щиты из дверей разрушенных строений, из столешниц, вязали из жердей и прочего домашнего скарба, чтобы под прикрытием сих щитов подойти ближе к частоколу и оттуда разить защитников своими меткими стрелами. Брёвна вязали парами для мостков через ров. Два десятка самых сильных хазарских воинов готовили таран, из большого дубового бревна, что находилось в нижнем венце разрушенного амбара, заостряя и для пущей крепости обжигая в костре его конец, крепя к толстенному бревну поперечные рукояти.

Когда приготовления были закончены, по команде тархана его тысяцкие повели на приступ своих воинов. Укрываясь за только что собранными щитами, воины двинулись ко рву. Лучники беспрерывно посылали одна за другой свои остроклювые стрелы в сторону защитников града, стараясь не дать им высунуться. Но защитники, сокрытые за толстенным дубовым частоколом, разили из своих метких луков тех, кто показывался из-за щитов или пытался перекинуть через ров связанные брёвна. Жужжащие смертоносными осами стрелы с той и другой стороны роились над землёй, мешая полёту друг друга, впивались в щиты, в кожаные рубахи, руки и ноги воинов, в лошадиные бока. Смерть-Мара начала свой пир, носясь над полем битвы и собирая свою страшную дань. Кто-то не успел добежать до рва, кто-то плюхнулся в его холодные воды, кто-то, оступившись на мокром бревне, падал, роняя кожаный шелом с лисьей или волчьей опушкой, и его придавливал умирающий от застрявшей в кровоточащем горле стрелы сотоварищ. Холодная вода закипела от стрел и падающих людских и конских тел. Первый приступ захлебнулся, едва хазары прошли ров и бросились к частоколу. Их осталось слишком мало, чтобы преодолеть его, хотя несколько железных крючьев с волосяными верёвками были заброшены на частокол и крепко в него вцепились, но верви тут же были обрублены защитниками, а на головы хазар полился вар, полетели камни и даже дубовые чурки. Поняв, что приступ не удался, тысяцкие дали сигнал отхода. Совсем немногие сумели вернуться назад. В быстро наступающих ранних осенних сумерках хазары больше не решились повторить штурм и раскинули стан.

На следующий день всё повторилось. Трижды шли на приступ разгневанные хазары, но трижды вынуждены были отступить. Видя, как много пало его воинов, и понимая, что у него нет времени на долгую осаду, тархан Исайя объявил, что коли ворота не откроют, то он завтра прикажет здесь же, на глазах осаждённых, перед их воротами, обезглавить всех полонённых жён, детей, молодых дев и мужей, которых они захватили по пути к Чернигову. Сам тархан в богатых византийских доспехах, поверх которых был наброшен плащ с меховым подвоем, гарцевал неподалёку на тонконогом койсожском скакуне. Он сделал знак рукой, и вперёд выехал крепкий сотник на пегой лошади. Воины протолкнули сквозь ряды вперед босую полураздетую жену с ребенком на руках. Жена, согнувшись, пыталась своим телом прикрыть младенца от холодных струй дождя и ветра. Тархан что-то прокричал воинам, и двое из них вырвали из рук матери дитя, передав сотнику. Тот схватил ребёнка за волосы левой рукой и поднял вверх, чтобы видели осаждённые. Потом, вытащив свой кинжал, одним движением рассёк горло младенца. Красная кровь брызнула вокруг. Жуткий крик матери пронзил всех осаждённых, она вырвалась из рук дюжих воинов, хотя это казалось невозможным, и бросилась на сотника с голыми руками. Женщину остановил взмах лёгкого клинка второго дюжего воина, тело её рухнуло в истоптанную конскими копытами липкую чёрную грязь. Единый возглас боли, ярости и гнева сотряс частокол, князь и старый боярин Черен едва смогли удержать своих воинов и ополченцев от броска под стрелы и копья хазар.

– Вам ночь на раздумье! – прокричал толмач повеление тархана. – Утром все ваши женщины и дети будут здесь! – И он указал на место перед глубоким рвом, где под струями рыдающего неба лежали тела матери и ребёнка.

Безжалостный зверь по имени «безысходность» рвал своими невидимыми, но оттого не менее жестокими когтями души закрывшихся в граде. Все понимали: даже если выйти и сразиться с хазарами, которых больше, чем обороняющихся, в четыре-пять раз, и тогда доброго исхода не будет. Враги ворвутся в крепость, разграбят дома и амбары. Полонят детей и жён, обрекая их на смерть, позор, мучения, а на месте городищ и весей Стрибожьи ветры будут гонять холодный пепел, и вместо детских голосов и мирных звуков на тех пепелищах будет звучать только вороний грай да волчий вой. Боги Смерти – Мор и Мара – и сёстры печали – Карна и Жаля – станут единственными обитателями тех руин. Сжималось сердце каждого от той безысходности и рвалось на части, скрипели стиснутые в бессилии зубы, и сердца источались кровью. Многие за сию ночь стали седыми, со страхом ожидая утра, когда хазары пригонят их детей и жён, чтобы убить спокойно и деловито, как своих баранов.

– Не верю я, что тархан решится порезать всех полонников, это же какой убыток, рабы у них наравне с шёлком ценятся, – несколько неуверенно и глухо проговорил боярин Черен.

– Могут и не всех, – возразил ему другой, – да что ж мы будем за частоколом хорониться и дальше бессильно глядеть, как нашим жёнам и детям глотки режут?

– Коли выйдем, то нас порешат, а тех, кто за нашими спинами, в полон возьмут и тем убыток себе возместят, – хрипло молвил кто-то из старейшин.

– Верно речёшь, – молвил боярин Черен. – Пришли они за барышом своим, значит, есть только два пути: либо их здесь положить, но на то у нас пока сил нет, либо откупаться, иного они не разумеют.

– Так нечем платить! – в сердцах воскликнул старейшина. – Разве что украшения, какие есть последние, златые и серебряные, у наших жён собрать да предметы служения богам на капищах?

– Отобрать последнее у наших жён и у наших богов? – грозно вопросил волхв Мстибог. – Да за что ж мы тогда стоять будем и зачем вообще столь бесхребетному народу жить на земле сей? Сломанная палка не нужна даже врагу!

После таких слов волхва все смолкли, наступила тишь, вязкая и чёрная, как смола, которая пузырилась в котлах.

– Тогда решим так, – молвил после тяжкого раздумья князь, – мы все, кто может биться, к утру выйдем из ворот и вступим, может быть, в последний бой в нашей явской жизни. Кто не годен к сражению – на стены, поливать ворога смолой и варом, забрасывать камнями, рубить их верви с крюками. На холмах продолжать жечь сигнальные дымы – ждём помощь от ополчения окрестных градов. И пусть Перун удесятерит наши силы, ибо пойдём сражаться не токмо за жизнь свою, но за честь и право называться северянским народом!